— Как приятно видеть вас в добром расположении духа, государыня!
Это Васильчиков, который неслышно подошел и стоит у нее за спиной. Она повернулась к князю:
— Prince, скажите, как скоро мы прибудем… — она запнулась, подбирая слово, — когда мы будем… на Родине?
Васильчиков словно не заметил того, что она назвала Россию «Родиной». Он щелкнул крышкой часов:
— Если погода будет нам благоприятствовать, то через тридцать часов мы сойдем на отчий берег.
Краешком глаза она заметила на внутренней стороне крышки какую-то гравировку. Видимо рrince Serge проследил направление ее взгляда и протянул ей часы. Они оказались неожиданно тяжелыми («Это платина», — пояснил Васильчиков). На внешней стороне крышки был изображен воин, пронзающий мечом убийцу, замахнувшегося кинжалом на ничего не подозревающую женщину в русском наряде. Она открыла крышку:
— Скажите князь, а что здесь написано?
— Это от государя, — его голос потеплел, в нем появились горделивые нотки. — Он подарил мне эти часы в знак дружбы…
… Через три часа небо, и без того хмурое, потемнело, задул пронзительный ветер. «Эльсинор» стало ощутимо раскачивать.
— Государыня, вам лучше пройти в свою каюту. Погода…
— Да-да, князь, я уже иду.
Маленькая каюта в надстройке была, скорее, похожа на большой ящик, чем на маленькую комнату. Узкая кровать, ящик для письменных принадлежностей, совсем маленький шкаф, в который с трудом мог поместиться ее плащ. Она легла на постель, прикрыла глаза. Скоро, совсем скоро рядом будет ее Ники, и ее будет окружать море огней Петербурга, будет греметь музыка и она, вся в белом… Мир качался вместе с каютой, и она не заметила, как уснула…
…Удар! Еще удар! Еще! Еще! Она едва не упала с кровати. Попыталась встать. Новый удар чуть не свалил ее с ног. «Что это?» — подумала она и, когда новый удар сотряс все вокруг, закричала:
— Что это? Что это?!
В каюту вошел один из русских, поручик Блюм:
— Государыня, вам лучше остаться в каюте. Погода отвратительна. Капитан говорит, что мы попали в один из весенних штормов, столь частых на Балтике.
— Шторм? — вскинулась она. Так вот что это за удары! — Настоящий шторм? Но, обер-лей… — она запнулась, — но, поручик, это удивительно интересно! Я хочу посмотреть.
Блюм обреченно вздохнул:
— В таком случае, государыня, прошу вас надеть вот это, — в его руках появилось пальто и шляпа из грубой материи.
Она закуталась в свой меховой плащ, надела поверх непромокаемую одежду и вышла наружу. Тут суетились матросы, тянули какие-то веревки, закрепляли их и проверяли на прочность узлы. Порыв ветра обдал ее ледяными солеными брызгами, палуба резко ушла у нее из-под ног и она чуть не упала. Блюм подхватил ее под руки, но в этот момент судно качнуло в другую сторону. Она ощутила, как желудок словно бы поднялся вверх и оказался в горле. Зажав рот руками, она судорожно метнулась к борту…
…Блюм и Васильчиков удерживали ее, а она, все никак не могла прийти в себя. В какой-то момент ей показалось, что там, за бортом, было бы намного лучше. Седая вода, по крайней мере, гарантировала избавление от этих непрекращающихся мук. «Боже, — простонала она в одну из минут кажущегося улучшения, — боже, вот как ты караешь непослушную дочь…»
…Ей казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Закрыв глаза, ощущая мучительные стыдные позывы, она склонялась над бурным морем, удерживаемая русскими офицерами и датскими моряками. Но все на свете имеет конец. И вот она, разбитая и больная уже лежит на постели в своей каюте, а в изголовье стоит брезентовое ведро. В голове пронеслось: «Какое счастье, что ОН не видит меня сейчас! Тогда ОН навеки разлюбил бы свою несчастную Моретту…»
Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)
В дороге я не находил себе места: опоздать на встречу к нареченной — это, знаете ли, как-то не «комильфо». Экстренный поезд домчал нас до Вильно за десять часов. А по сведениям, полученным от «дядюшки» Платова, Моретта проделает путь от Копенгагена до Либавской бухты часов за тридцать. И вот интересно — кто погорячился — машинисты или я, торопыга? Ну и куда теперь девать лишние двадцать часов, хотел бы я знать? Никто не подскажет?
Решение, в конце концов, найдено. Чем отираться в Либаве, уж лучше сделать короткую остановку здесь. Ладно, навестим генерал-губернатора, да и город осмотреть не мешает: все-таки губернский город, без малого сто десять тыщщ населения, торговля развитая. Есть что посмотреть…
Генерал-губернатор, генерал-лейтенант Иван Семенович Каханов, производит на меня самое благоприятное впечатление. Я неплохо знаю его младшего брата Михаила, с которым то и дело сталкиваюсь в Государственном совете. Неглупый мужик, один из горячих сторонников моей «финской программы». И старший брат у него тоже не подкачал. Тоже не глуп, хотя бы по первому впечатлению, образован, радушен и хлебосолен. Впрочем, о последнем судить сложно: все-таки принимает он не кого-нибудь, а цесаревича!
Правда, за обедом генерал-губернатор был явно потрясен. Еще бы: вот уж кого Их Высокопревосходительство не ожидали увидеть у себя за столом, так это казачков-атаманцев! Однако, надо отдать ему должное: справился он с собой быстро. Но от комментариев все же не удержался:
— Ваше Императорское Высочество, простите мне эту вольность, но я, хоть и слышал о ваших странных демократических обычаях, полагал эти слухи простым преувеличением…
Что ж имеет смысл пояснить ему кое-что:
— Господин генерал-лейтенант. Я думаю, что в походах вам доводилось есть с солдатами из одного котла, не так ли? Ну, а чем же поход отличается от повседневной жизни? Если я доверяю этим людям свою жизнь, то неужели я побрезгую сесть с ними за один стол?
Атаманцы гордо расправляют плечи, и Иван Семенович предпочитает быстренько перевести разговор на другую тему…
… Мы благополучно ночуем в Вильно, а поутру, прицепив к нашему поезду вагон с лошадьми, позаимствованными в расквартированном поблизости Изюмском гусарском полку, отбываем в Либаву. Шесть часов дороги пролетают мгновенно…
— …Павел Карлович, распорядитесь, чтобы немедленно по прибытии выводили лошадей. И дайте команду: пусть заседлают еще в вагоне, в пути.
Ренненкампф, почувствовав ответственность момента, моментально исчезает. М-да: вот уж воистину с корабля — на бал. А вернее: с поезда — в седло!..
Поезд сбавляет ход и, выпустив облака пара, останавливается у небольшого вокзала. На платформе стоит почетный караул из солдат какого-то заштатного армейского полка. Походя, интересуюсь названием полка и от ответа Ренненкампфа чуть не проглатываю папиросу. 164-й Закатальский. ЗАКАТАЛЬСКИЙ, а?! Действительно: «Умри, Денис, лучше не напишешь!»
