— Да, вот тут я забыл подарочек от нас, — замялся Воротынский и извлек два золотых дуката. — Мальцу твоему на зубок, Мария Андреевна. Чтоб был пригож да всегда улыбался. Ох и красавица у тебя женка! — Он фамильярно хлопнул по плечу засмущавшегося хозяина дома. — Идет будто пава, а поцелует гостя, ровно еще одной чарой меда одарит.
Я стоял, вообще ничего не понимая. На секунду даже мелькнула безумная мысль о том, что хозяин дома двоеженец или за те три дня успел овдоветь и жениться по новой, потому что если передо мной сейчас стоит Мария Андреевна, урожденная Долгорукая, то кого я встретил тогда у Ведьминого ручья?! Кого я защищал на лесной опушке, стоя по колено в сугробе?! Кто подарил мне перстень?! Неужто Валерка был прав?! Неужто и впрямь это был мираж, видение, фантасмагория? А как же сам подарок?! Он-то реальный, осязаемый!
Пока мы ехали, я все искал ответы на свои вопросы. Ладно, один раз совпало, так что же теперь — повторно?! И если это не та Маша, то где тогда искать мою? Приказчик Ицхака клялся и божился, что все разузнал доподлинно, и он действительно не ошибся — все совпадало. А внешность? Ну как я мог ее описать? Краше в мире нет? Значит, разные у нас понятия о красоте. К тому же жена этого Никиты действительно привлекательная особа.
И вдруг в мои размышления ворвался голос князя. Я услышал его с середины фразы, но мне хватило:
— …А уж та Маша доподлинно ангел во плоти, и я так мыслю, что государь беспременно ее выберет.
Кто ангел? Какая та? И при чем тут царь? Я недоуменно уставился на Воротынского.
— Так уж и выберет? — выразил я сомнение, чтоб князь стал пословоохотливее.
— А вот ты бы поглядел на нее, иначе запел бы, — даже обиделся Михаила Иванович. — В очах утонуть можно. Яко два озерца пред тобой. Так и манят, так и манят. Одни ресницы стрельчатые любого молодца наповал сразят. Про стать уж и не говорю — в сестричну[26] мою уродилась, и дородством, и станом — всем взяла.
В груди екнуло, дыхание перехватило, но я, собравшись с духом, спросил, прилагая все усилия, чтобы голос не дрожал от волнения:
— Да, может, она подурнела с тех пор?
— С чего это дочка моей сестричны подурнеет?! — возмутился князь. — У нас, Воротынских, что ни девка, то краса неописуемая. Ну и Долгорукие тож не из последних. Вот вместях и сотворили диво дивное.
Сердце почему-то принялось так отчаянно колотиться, будто хотело вырваться из груди. В висках звенели колокольчики, а по затылку словно лупил какой-то назойливый кузнец, но я все равно спросил как можно небрежнее:
— А что, и впрямь ее батюшку тоже Андреем зовут или мне послышалось?
— Отчего ж послышалось. Так и есть. Андреем Тимофеевичем. Последний он у Тимофея Владимировича. Да я тебе сказывал по дороге туда. Али запамятовал?
— Запамятовал, — сконфуженно сознался я. — Как есть запамятовал. — И пожаловался: — Уж больно крепкий медок у Никиты Семеныча. Аж с ног сшибает. До сих пор голова кружится.
— И как я тебе сказывал, что ее поезд о позапрошлое лето близ Ведьминого ручья чуть тати не перехватили, тоже запамятовал? — подивился Воротынский. — Это когда Андрей Тимофеевич замуж ее пытался за дмитровского княжича выдать, за Василия Владимировича, — уточнил он.
— Тоже, — одними губами произнес я, не в силах дышать, и блаженно пролепетал: — Близ Ведьминого ручья… тати… и не замужем… ну надо же. И как это я все… запамятовал?.. — В эту минуту мне больше всего хотелось попросту расцеловать этого немолодого человека с пышной окладистой бородой и седыми висками. Его, потом всех слуг, что сопровождали нас, закончив сексуальный порыв души лошадиными губами. — Ох запамятовал, князь-батюшка. — И от избытка чувств я весело засмеялся.
Глупо, конечно, но сдерживать себя в тот момент я не мог, заливаясь от хохота и утыкаясь в конскую гриву.
— Эва, как тебя с русского меду развезло, — неодобрительно крякнул князь, но потом тоже сдержанно улыбнулся — уж очень заразителен оказался мой смех, и снисходительно заметил: — Сразу видать, фрязин.
А я продолжал хохотать.
Кстати, так и не пойму, с чего я взял, что Яковля — похабная фамилия. Очень даже хорошая. Просто отличная, если вслушаться. И сам он мужик весьма и весьма — гостеприимный, приветливый, и вообще душевный парень. А жена у него просто красавица — милая, домашняя, хлопотунья…
Славные они люди, дай бог им счастья…
Глава 9
ЕДУ К ЛЮБУШКЕ СВОЕЙ
Ради приличия я после того вечера решил выждать три дня. Большего сроку отпускать не стал — все равно бы не выдержал. Мне и эти дни показались за вечность.
На четвертый день я подошел к Воротынскому и твердо заявил, что еду в Псков, куда знакомый купец Франческо Тотти должен был доставить мне с родины денег. Ждать он меня не станет, а о закупке товара у него договорено заранее, поэтому если я не появлюсь в срок, то он уедет обратно, а я останусь у разбитого корыта и в следующий раз увижу его лишь через год.
— Погоди-погоди, — насторожился князь. — А как же сакмагоны, кои уже подъехали? Ты уедешь, а их-то кто опрошать станет?
Хо-хо, вспомнил. Я что, зря эти три дня гонял подьячих? Мы ж всех сакмагонов опрашивали вместе, а в последний день я вообще только контролировал процесс. И забыть мои помощнички ничего не могут: все подготовленные мною вопросы имеются в листах — бери и читай, а потом записывай ответы. Легко и просто.
— Пока они и без меня управятся, — заверил я. — Опросные листы я им отдал, а потому у них дело легкое. Ну а когда они всех опросят, к самому главному я уже вернусь, чтоб свести все воедино. Им ведь с рубежниками все одно не меньше месяца, а то и двух говорить, и раньше не поспеть. — И для надежности веско повторил: — Главное — свод.
Воротынский еще упрямился, но я дожал его, заявив, что к началу основной работы мне надо иметь не просто свежую, но очень свежую голову, а с той, что сейчас болтается на моих плечах и озабочена отсутствием денег, никакого свода не получится.
Князь вздохнул, прикинул, проникся — сам вечно без денег — и нехотя дал «добро». Однако едва я заикнулся о грамотке для его племянницы, как он тут же снова замахал на меня руками:
— Ишь чего удумал! Так ты и до Пасхи не вернешься, а там распутица, и все, не раньше лета. Обойдется она без грамотки. Опять же я совсем недавно, о прошлом годе, весточку ей посылал. Что ж теперь, кажное лето с ей сообщаться?
— Последняя родня, — пытался я урезонить его, но ничего не помогало.
— И думать не моги! — бушевал Михаила Иванович. — Это ж крюк поболе полусотни верст. Нет, нет и нет! И без того опаску держу, что до распутицы не поспеешь. Шутка ли, три дня назад Кикиморин день миновал…
