Только сегодня бригу, носившему игривое имя «Бэтси», не повезло. Его командир слишком поздно понял, что столкнулся с русским военным кораблем, причем намного сильнее и быстроходнее, чем его бриг. К чести англичанина, он не выбросил белый флаг, а попытался оказать сопротивление. Британец был вооружен дюжиной карронад, из которых бриг открыл беглый, но неточный огонь по нашему фрегату.
«Святой Николай» в ответ выпалил по строптивому англичанину из бортовых орудий. Этого оказалось вполне достаточно. По всей видимости, наше ядро угодило в сложенные у пушек неприятеля пороховые заряды. Прогремел взрыв, после которого вспыхнувшее на бриге пламя охватило корабль. Экипаж «Бэтси» даже не пытался тушить пожар. Моряки в панике начали прыгать за борт. Вскоре на бриге прогремело еще несколько сильных взрывов.
Я приказал спустить на воду шлюпку, чтобы подобрать тонущих, хотя по своему опыту знал, что большинство матросов королевского флота не умеют плавать. Тех же, кто умел, оказалось действительно не так уж и много. Шлюпка наша подошла к британскому бригу, когда из воды были видны лишь верхушки его мачт. А в воде барахтались, ухватившись за обломки рей, не более дюжины моряков.
Вскоре спасенных доставили на борт «Святого Николая». Большинство из них были простыми матросами, но двое, судя по их красным мундирам, служили в королевской морской пехоте. Я сразу обратил внимание на рослого сержанта с багровой рожей и пудовыми кулаками. Он злобно смотрел на меня и что-то бормотал себе под нос.
– Михаил Петрович, – подозвал я вахтенного офицера, – видите того красавца? Я бы попросил вас связать его, да покрепче. Кажется мне, что он может начать буйствовать, и тем самым причинит нам немало хлопот.
– Будет исполнено, Александр Андреевич, сейчас боцман увяжет его, да так, что этот красномордый и пальцем не пошевелит.
Вскоре «Святой Николай» поставил все паруса и двинулся в сторону Кандии. Мне захотелось узнать у тамошних рыбаков-греков, что происходит в водах, омывающих их остров. Но не успели отбить и две склянки [47], как вахтенный офицер подбежал ко мне и доложил, что сигнальщик обнаружил справа по курсу фрегата на расстоянии кабельтова [48] барахтающегося в воде человека.
– Прикажете спустить шлюпку? – спросил он.
– Спускайте. Нельзя же пройти мимо и оставить на верную гибель живую душу.
Я видел в подзорную трубу, как наши моряки втащили в шлюпку человека, который, словно клещ, вцепился в деревянный обломок и не хотел выпускать его из рук.
Вскоре несостоявшегося утопленника подняли на борт фрегата. На нем было лишь насквозь промокшее нижнее белье. Если судить по его внешнему виду, это был или грек или турок – смуглый, с карими глазами и с изрядно поседевшей бородой.
Я приказал налить спасенному полкружки крепкого рома. Сделав глоток, он закашлялся, выругался по-турецки, но вроде пришел в себя и стал разглядывать обступивших его русских моряков.
– Кто ты и каким образом оказался в море? – спросил его по-гречески один из матросов, хорошо знавший язык эллинов.
– Меня зовут Мурад, – ответил спасенный, – я купец и судовладелец из Селаника [49]. Несколько дней назад я вышел из Хандака на своей чекерме с грузом оливкового масла. Плавание наше проходило без происшествий, но сегодня утром нас остановил в море какой-то бешеный британец, который сразу же начал обстреливать картечью мое судно.
А ведь мы даже не пытались скрыться от него, – тяжело вздохнул турок. – Приказал бы он нам остановиться – мы бы остановились. Потом на чекерму высадился десяток морских пехотинцев в красных мундирах. Они обшарили трюмы нашего корабля и, не найдя там ничего ценного, страшно разозлились. Словно разбойники, солдаты короля Георга набросились на нас и отобрали у меня и у моих людей все ценное. Когда же мой помощник не захотел отдавать свой кошелек, старший этих сыновей греха так ударил беднягу Саида, что тот упал, ударился головой о мачту и умер.
– А что было потом? – спросил я.
– Потом нас всех загнали в трюм, разлили на палубе оливковое масло и подожгли. Почти все мои матросы сгорели заживо. Мне посчастливилось открыть люк и выбраться на палубу. Схватив обломок весла, я прыгнул за борт и с ужасом наблюдал за тем, как гибнут мои люди и мой корабль. Потом волны долго носили меня по морю. Я уже совсем отчаялся и хотел, выпустив из рук спасительный обломок, отдать свою душу на волю Аллаха. Но, видимо, Милостивый и Милосердный решил, что еще не настало мое время. Я заметил парус на горизонте и стал взывать о помощи. Остальное вам известно…
– Так-так-так, – я повернулся к вахтенному офицеру. – Михаил Петрович, приведите-ка того пленного англичанина, ну, который в красном мундире и с красной рожей…
Увидев связанного сержанта турок, сначала побледнел, а потом покраснел и попытался вцепиться британцу в глотку. Мы с трудом оттащили его от красномундирника.
– Это он убил моего помощника и поджег мой корабль! – вопил купец. – Его надо повесить на рее, как разбойника и убийцу.
– Уважаемый Мурад-эфенди, – я решил успокоить не на шутку разошедшегося турка. – Наш фрегат следует на Корфу, где сейчас находится эскадра Кадыр-бея. Ему-то мы и передадим этого мерзавца. Пусть он решит, как ему следует поступить с британцем, который ничем не лучше грабителя с большой дороги. Думаю, что османские палачи продемонстрируют ему все свое умение. И обычной виселицей он не отделается…
4 (16) сентября 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Василий Васильевич Патрикеев, журналист и канцлер Мальтийского ордена
– Вот, почитайте, Василий Васильевич, – сказал мне граф Ростопчин, протягивая несколько листов бумаги, исписанных аккуратным почерком. – Я тут изложил экстрактно некоторые свои соображения по поводу государства, с которым мы граничим и с которым воевали несколько раз.
Я бросил взгляд на написанное Ростопчиным и сообразил, какое именно государство Федор Васильевич имел в виду.
Надо сказать, что северную проблему нам так или иначе пришлось бы решать. Не сейчас, так через пять лет или десять. Шведское королевство, которым в данный момент правил Густав IV, считалось нашим союзником. Но, зная переменчивый характер короля, союзные отношения в любой момент могли превратиться во враждебные. И на то было немало причин.
Первая и основная – Густав IV считался личностью неуравновешенной и склонной к различным экстравагантным поступкам. Под влиянием своего дяди – герцога Зюдерманландского – он увлекся оккультизмом и люто возненавидел идеи французского Просвещения. Идеалом для Густава стал король Фридрих Великий и, как ни странно, император Павел I. Король также рассчитывал на то, что в союзе с Россией ему удастся заполучить Норвегию, которая в то время находилась в зависимости от Дании. Для этого Густав был готов жениться на дочери Павла великой княжне Александре.
Только случившееся потом в сентябре 1795 года в Санкт-Петербурге закончилось громким скандалом. В самый последний момент, в день, когда должны были подписть брачный контракт, Густав публично отказался от своего слова, данного им императрице Екатерине II и великой княжне Александре. Причиной стало желание невесты остаться в православии. Говорят, что именно тогда Екатерина получила первый инсульт, который вскоре привел ее к скорой кончине.
Павел же прямо винил шведского короля во всех несчастьях, свалившихся на его дочь. Как известно, Александра в конце концов вышла замуж за венгерского палатина Иосифа – брата австрийского императора Франца. Дочь русского царя умерла в Буде вскоре после рождения дочери.
С заключением союза с Бонапартом отношения между Россией и Швецией окончательно испортились. К тому же Павел не собирался воевать с Данией, чтобы отобрать у той Норвегию и передать ее Швеции. У императора были несколько иные планы на эти территории. Немалую роль сыграло и британское золото, которое щедро полилось в карманы шведского монарха. Испытывая стойкое безденежье, Густав увеличивал налоги, что вызывало недовольство его подданных. Он даже был готов заложить герцогу Мекленбургскому город Висмар в Шведской Померании [50].
