Ознакомительная версия.
Дважды им помогали легендарные «Ил-2», с ревом проходившие на бреющем над самыми крышами домов – где они уцелели, разумеется – и вываливающие на головы немцев пакеты «РС-82» и пятидесятикилограммовые «ФАБы». К удивлению подполковника, координация действий летунов с наземными войсками оба раза оказалась на высоте, и штурмовики отработали четко по указанным квадратам, без потерь от «дружественного огня». Да еще и крыльями покачали, возвращаясь – «мол, все в порядке, впереди безопасно, можно двигаться дальше». Спустя час колонна попала в район действия недавно помянутых подполковником гвардейских минометов – но их успели предупредить, и танки вовремя остановились, пережидая ракетный удар. Минут с пять на и без того полуразрушенные здания с воем падали стотридцатидвухмиллиметровые «эрэсы», обрушивая то, что еще можно было обрушить, затем боевые машины снова двинулись вперед сквозь дым и кирпичную пыль, застилающие усыпанные обломками улицы. Благодаря работе легендарных «катюш» этот квартал оказался наиболее спокойным и в них почти не стреляли…
В боях «гости из будущего» практически не участвовали, лишь иногда поддерживая огнем, в основном снайперским, штурмующих здания пехотинцев и бойцов ШИСБр. Уже перед самым выходом к исходной точке капитан Родченко все же не удержался, – подполковник, впрочем, и не собирался ему ничего запрещать – присоединившись со своими бойцами к одной из штурмовых групп. Вернулся он лишь с одним своим бойцом – старшина Бердышев и второй номер огнеметного расчета погибли во время штурма, – и выглядел при этом весьма мрачно. Трешников не стал ничего говорить или тем более упрекать, лишь коротко дернул головой, предлагая тому занять место на броне – оба их «ИСа» уцелели. Дальше ехали молча, размышляя каждый о своем.
Что весьма удивило подполковника – никакого особенного интереса к ним со стороны советских солдат он не заметил. Да, порой косились, поглядывая удивленно, но никто даже не попытался выяснить, кто они такие и отчего на бойцах столь необычная экипировка. Видимо, срабатывал некий не осознаваемый разумом стереотип последних дней войны: мол, коль на наших танках да вместе с нами – значит, свои. Поскольку никаких «чужих» тут больше не было и быть не могло по определению. Они, прошедшие адское пламя самой страшной в человеческой истории войны, терявшие близких и боевых товарищей, многократно прощавшиеся с жизнью и оживающие вновь – уже в Берлине. В том самом логове фашистского зверя, многократно проклятом за эти страшные четыре года, и которое сейчас предстояло выжечь до последнего камня. И до Победы, как бы ни огрызались из подвалов и амбразур дотов последние недобитые фрицы, остаются считаные часы, максимум – дни…
К раннему вечеру уцелевшие в городских боях танки восемьдесят восьмого тяжелого полка прорыва наконец повернули в сторону моста «Мольтке», и спецназовцы спешились. Дальше их дороги расходились. Танкисты прорывались к мосту через Шпрее и набережной Кронпринценуфер, бойцам Трешникова же настала пора снова становиться невидимками, уходя под землю. Никакого иного способа добраться до Рейхсканцелярии и «фюрербункера» у них не имелось.
– Точно решил, капитан? – Подполковник испытующе взглянул в глаза Родченко. – Ты моих ребят в деле видел, значит, должен понимать – уровень боевой подготовки у нас разный. Я бы даже сказал, несопоставимый. Пойдешь с нами под землю – почти наверняка погибнешь. А так есть шанс до Рейхстага дойти да на его руинах расписаться, и за себя лично, и за всех тех, кто не дошел. Решай, только быстро. Десять секунд – и нас тут нет.
– А чего тут решать, тарщ подполковник? – с кривой усмешкой на лице хмыкнул тот. – Я своих решений не меняю. Сказал же, что с вами иду – значит, иду. Огнемет вон цел, вы ж сами говорили, что пригодится, а Степка мой – стрелок отличный, с двадцати метров в амбразуру струю загоняет. Глядишь, и пригодимся, когда до Гит… до цели доберемся.
– Добро. Тогда помни, мы – немецкая группа особого назначения, досматривать или там документы у нас проверять никто права не имеет. Говорить будем мы, вы тупо молчите. Автоматы ихние держите на виду, из-под касок особо зло не зыркайте.
– Чего? – искренне не понял капитан. – В смысле, в каком смысле «не зыркать»?
– В том смысле, Вася, что ни ты сам, ни твой сержант – ни разу не профессиональные разведчики, – тяжело вздохнув, пояснил Трешников. – Ну, не готовили вас к подобному. Увидите рядом эсэсовца, взглядом с ним встретитесь – и все, спалились мы все. Глазами яростно полыхнешь, он все и поймет, чужаков почувствует, да за автомат схватится. Понял, нет?
– Понял, – угрюмо буркнул Родченко, кивая. – Не переживайте, не подведем.
– И последнее, товарищ Василий, – улыбнулся самыми краешками губ подполковник. – Спорить бессмысленно, поскольку это приказ: пойдете замыкающими, в случае чего мы вас броней прикроем. Вперед не лезть ни при каких обстоятельствах, ваша задача – держать тыл. Но, случись что, держать до последней возможности. Ясно?
– Так точно, – повеселел капитан, получив вполне четкий приказ. – Это мы легко. Я ведь смерти не боюсь, отбоялся уж свое. Коль нужно – костьми лягу…
– И очень зря, капитан. Те, кто во всю ивановскую кричат, что смерти, мол, не боятся, и погибают по-глупому, и товарищей своих подводят, и боевое задание проваливают. Смерти бояться нужно обязательно. Погибнуть глупо, товарищей подставить – вот чего бояться стоит! Ладно, демагогия все это, тут можно часами языком трепать. Коль решился, иди вон к товарищу майору, – Трешников кивнул головой в сторону Ленивцева, – он вместе с вами в арьергарде пойдет, так что пока переходишь в его подчинение. Как стемнеет, ползем через площадь и собираемся у спуска в метрополитен, дальше по плану… ну, или по обстоятельствам. Эх, если бы ты только знал, капитан, как я это самое «по обстоятельствам» по жизни не люблю!..
Некогда по-европейски ухоженная и аккуратная площадь сейчас представляла собой изрытую воронками бомб и снарядов пустошь, более всего напоминающую покрытую метеоритными кратерами лунную поверхность. Высаженные с немецкой педантичность – орднунг, же! – в шахматном порядке и строго определенных местах деревья начисто лишились крон, срезанных осколками, и сейчас торчали нелепыми огрызками. Окружающие площадь некогда монументальные здания были разрушены практически полностью, представляя собой многометровые груды искрошенного взрывами фугасных бомб кирпича с торчащими остатками несущих стен, зияющими провалами оконных проемов. Почти по центру площади застыл раскуроченный взрывом боекомплекта тяжелый «Тигр» со съехавшей набок башней; чуть поодаль громоздились полностью выгоревшие обломки нескольких попавших под удар легковых и грузовых автомобилей, сейчас уже мало напоминающих то, чем они были раньше. Выстилавшую площадь брусчатку покрывал какой-то трудноопределимый, особенно в контрастном свете прибора ночного видения, мусор: разбитые снарядные ящики, перекрученные взрывами куски кровельного железа, сплющенные канистры и стреляные гильзы, невесть как тут оказавшиеся обломки мебели, россыпи вывороченных взрывами из земли камней, похожих на затвердевшие до гранитной твердости хлебные «кирпичики». Кое-где встречались трупы гитлеровцев, застывшие в тех позах, в каких застала их смерть. В устье одной из выходящих на площадь улиц замер, прижавшись вплотную к чудом уцелевшей фасадной стене разрушенного дома, сгоревший «Т-34-85» с распахнутыми люками и опущенной к самой земле пушкой. Похоже, перед своей гибелью «тридцатьчетверка» первой вырвалась на открытое место, напоровшись на выстрел немецкого танка. Судя по состоянию фрицевского панцера, короткая дуэль завершилась счетом Один-один, и советский наводчик тоже не промазал.
Ознакомительная версия.
