Черт, думаю, вот если за следующим холмом, когда перевалим, увижу в этом дурацком призрачном сиянии самый обычный «тигр» при всех крестах — обрадуюсь ему, как родному.
«Тигр» ведь — это штука известная. От калибра пушки до ширины гусениц. И как он горит, тоже знаем, навидались. А всякая местная нечисть, пусть она даже и катка его не стоит, нервы выматывает.
— Отдышались? Вперед!
По холмам, кстати, при луне еще хуже бегать, чем по лесу. Кажется — вроде видно все, да только свет этот очень обманчивый. А чуть ступил не так — и кубарем вниз.
— Далеко еще? — спрашиваю.
— Нет. — Рыжая за эту ночь куда больше меня вымоталась — смотреть на нее жутко.
Надо будет, думаю, когда вернемся, собственноручно ее в постельку уложить — и пускай отсыпается. Денька три.
И вдруг — лай. Ох, до чего знаком мне этот лай. След взяли. Кто? А-а, какая разница. Своих тут нет.
— Это…
— Потом расскажешь, — рычу. — Вперед. Пистолет отдай. Винтовкой с одного выстрела-то можно и не остановить. А пока будешь затвор передергивать — тут-то до горла и доберутся.
— Еще немного, — Кара бормочет. — Боги, ну помогите, еще совсем… здесь!
— Давай!
Рыжая за амулет схватилась, заклятье свое бормотать начала. Я гоблина к ней поближе подтолкнул, прислушался — можем успеть.
И тут первая тварь показалась.
Я-то думал, что это мои черные знакомые из замка пожаловали. Те песики, правда, по-другому брехали.
Даже не знаю, собака это или уже нет. Ростом чуть пониже, чем те, черные, зато длиннее раза в два, так и стелется над землей. И тоже морда белым огнем полыхает, а пасть вытянутая, как у крокодила на картинке, и зубы в ней соответствующие и по качеству, и по количеству. А на боках три полосы продольные светятся, словно кто-то вилами прочертил.
Я даже ошалел маленько от такого зрелища. Она уже на наш склон махнула, когда я первый раз на спуск нажал.
Черт. В упор стреляю — а она лезет. И хоть бы взвыла. А то, может, ее пули и вовсе не берут, насквозь пролетают, как через туман?
Шесть патронов расстрелял, прежде чем свалилась.
— Скоро ты там? — ору.
— Еще… Очень трудно открыть портал… Сейчас… Черт.
На вторую я последние три пули истратил. И то — повезло. Задел ей, наверно, орган какой-то важный. Скатилась вниз со склона, скулит, бьется.
Эти две вперед вырвались. А остальная вся свора тоже на подходе. И морд этих в ней, судя по лаю…
— Готово.
Оглянулся — лужа черная прямо в воздухе переливается.
— Пошла.
— А ты?
— Вперед!
И тут остальные показались.
Рыжая прыгнула. Я гранату с пояса сорвал, гоблина за шиворот схватил — он опять чего-то скулить начал — толкнул его в лужу, кольцо зубами рванул, бросил «лимонку» прямо в пасти оскаленные — метров двадцать до них уже было, не больше — и спиной вперед в черноту.
Черт, думаю, как бы осколки следом не влетели. Или тварь какая-нибудь шибко резвая.
На этот раз снова все по-другому было. Не тяжесть и жара, а холод. Жуткий холод со всех сторон. Не то что до костей — до костных мозгов пробирает.
А потом — словно вырубился на секунду.
Открываю глаза — капитан. Мой капитан стоит передо мной в этой черноте, непонятно как видно его, и смотрит так еще грустно, понимающе, как на проштрафившегося. А я гляжу — гимнастерка на нем вся рваная, в пятнах каких-то, в ожогах.
Черт, думаю, да что ж это, да ведь у него всегда каждая ниточка всегда по стойке «смирно» выглажена была. Даже в самом тяжелом… когда на остальных грязи столько, что на болотных кикимор похожи, он один всегда умудрялся как-то чистым оставаться, таким, что снял шинель — и хоть в ресторан заходи. А тут…
— Что ж это ты натворил, а, Малахов?
— Товарищ капитан, — говорю, — разрешите доложить…
— Да что тут докладывать, Сергей. И так все с тобой ясно. Как ты только мог?
— Так ведь… товарищ капитан. Я ведь сюда не по своей…
Я-то решил, что он на меня злится из-за того, что я вроде как товарищей бросил.
— Да я не об этом, Сергей. Как ты мог, ты, разведчик, эту девочку с собой потащить?
— Товарищ капитан, — говорю, — она…
— Она еще ребенок, Малахов, ребенок. А здесь война. И детям на войне не место. А ты ее с собой потащил, в самое пекло.
— Да не тащил я ее, — оправдываюсь. — И потом, некого ведь больше было. У нас, в партизанских отрядах, и младше ее…
А капитан только головой качает.
— Как ты мог это сделать, Сергей?
И тут снова все вырубилось. Выпал я из темноты в белый свет, в холод, пролетел метра два и в сугроб угодил. Черт.
Поднимаюсь — ничего не видно. Метель жуткая, глаза нельзя открыть — сразу на ресницах по полтонны снега насыпается.
Еле-еле два темных пятна поблизости разглядел.
— Кара!
— Сергей!
То пятно, что повыше, мне навстречу рванулось. Я ее подхватил, обнял, к гимнастерке прижал.
Не волнуйтесь, товарищ капитан. Я ее, если надо, на руках притащу. Только потом заберите ее куда-нибудь от меня, подальше, а?
— Я… — всхлипывает рыжая. — Я думала…
Ну точно. Ваша правда, товарищ капитан, как всегда. Девчонка.
— Х-хозяин. З-забери нас отсюда.
И этот здесь.
— Потом плакать будешь! — рыжей кричу. — Куда идти?
— Не знаю. Скалы недалеко, но… Я не знала. Не хотела идти прежним путем, думала, тут безопаснее.
Да уж. И что теперь делать? Ждать, пока буран кончится? Да мы тут через пять минут в сугробы превратимся.
— Слу… тьфу, — открыл рот и сразу в него полгорсти снега получил. — Ты ведь эти проходы как-то чувствуешь, да? Можешь направление указать?
— П-примерно.
— Сойдет! — кричу. — Цепляй на себя мешок, а сама за шею хватайся. За мою. И говори, куда прокапываться. А ты, тварь зеленая, за лямку цепляйся.
Черт. Ну вот что стоило шинель в скатку взять? Сейчас бы накрылись вдвоем. И полушубки в машине были. Эх-х, знал бы где упасть — чего бы только не подстелил.
А у рыжей-то между сапогами и кожанкой ноги голые.
— Руки под гимнастерку засунь! — кричу. — Спрячь руки, а то отморозишь к чертовой бабушке!
Если уже не отморозила. Не ладошки, а ледышки.
Черт, куда бы мне руки спрятать? А то правая еще болит, а левая, покусанная, уже и не чувствуется.
И ветер, зараза, словно со всех сторон сразу дует. Куда голову ни повернешь — все в лицо.
А под ногами — лед. Может, на полюс закинуло? Мечтал ты, Малахов, в шестом классе полярником стать, вот и получай исполнение всех и всяческих желаний. Надо было тебе, олуху, белым медведем мечтать заделаться. У него и шкура, и жир под шкурой. И в буран он в берлоге спит. Тьфу, в сугробе.
