В комнате было пусто и лунно.
'Привидится же такое', - подумал он.
Чесались заживающие порезы между бровей. Генрих, потрогав их, наткнулся на что-то острое. Еще раз провел пальцем - нет, не почудилось. Потревоженная колючка дернулась и сильнее выдвинулась наружу. Ощущение было, будто череп проткнули раскаленным гвоздем. Шипастый побег прорастал из раны.
Едва не теряя сознание и натыкаясь на все углы, Генрих кинулся в ванную, схватил оставленный там нож-скальпель. Боясь даже глянуть в зеркало, наощупь приставил лезвие к основанию стебля. Надавил, подвывая от боли, но все-таки поддел корень. Схватил его и дернул что было сил.
Выдранный стебель корчился в раковине, как поджаренная змея, истекал сукровицей. Генрих смотрел, задыхаясь от омерзения, но не в силах отвести взгляд. Перед ним было то, что перекрыло ему некогда доступ к дару.
Корчи, наконец, прекратились. Побег съежился, высох и рассыпался серым тленом.
Туда ему и дорога.
Генрих с облегчением поднял глаза и только теперь заметил, что с зеркалом тоже не все в порядке. Его поверхность стала темной и непрозрачной. Она маслянисто поблескивала, как целлулоидная пленка для светограмм. Удивленный Генрих зачем-то ковырнул ее скальпелем.
Точка, куда уперлось острие, засветилась, от нее во все стороны разошлись изломанные лучи. У Генриха привычно возникли ассоциации с трещинами на льду. И едва он сообразил, что впервые за двадцать лет видит все это без очков, как 'лед' раскололся, и поток чернильного света хлынул наружу, обжигая, ошпаривая, сводя с ума мучительным жжением...
Генрих пришел в себя на кровати.
Сел. Пощупал кожу на лбу - она была мокрой от пота, но совершенно гладкой.
В окно скребся робкий зимний рассвет.
Насечки на раме жирно мерцали.
Генрих взял графин с тумбочки, присосался к горлышку. Вода стекала по подбородку, ласково щекотала.
Значит, сработало?
'Чернильное' зрение вернулось к нему, но радоваться не было сил. Так же, как и желания разбираться, что из ночных видений было сном, а что - явью.
Теперь он еще немного поспит, но уже без всяких кошмаров. Даже наоборот - разум, переварив ударную дозу света и оправившись от первого шока, способен к неожиданным озарениям. Возможно, именно сейчас он сложит все накопленные зацепки и факты в одну картину. И Генрих увидит, в чем состоит план Сельмы.
Но увидел он совсем не то, чего ожидал.
- Эй, братец! Узнаешь меня?
- А как же, сударь! - белобрысый возница приподнял картуз и осклабился. - С вокзала вас вез. Недели две тому, если не ошибаюсь.
- Не две, а три с лишком, - подправил Роберт фон Вальдхорн. - Задержался я тут у вас, пора и честь знать.
- К поездам, стало быть, желаете? Домчу с ветерком.
- Ну-ну, не завирайся уж слишком. Помню я твою колымагу. Можешь не гнать, времени еще много.
Зной за эти дни не ослабел ни на градус - так и висел над округой удушливо-пыльным пологом. Солнце ярилось, небо вылиняло почти добела, облака попрятались где-то за горизонтом.
- Забавно, - сказал Роберт вознице, - опять ты мне попался. Полагаешь, к удаче?
- И не сомневайтесь, сударь! Я утром сюда клиента привез, а обратно - нет желающих, хоть ты тресни. Жарища, все по домам сидят. Думал уже, порожняком придется трястись. А тут вы. Ну, думаю, свезло - так свезло...
Дрожки тащились той же дорогой, что и три недели назад, только теперь в обратную сторону. Мимо чахлой рощицы, через мост. Обогнули пригорок, подкатили к домику у развилки, и Роберт заволновался, увидев, как на крыльцо вышла девушка в простом платье.
- Притормози-ка, братец.
Кучер послушно натянул вожжи.
- Загляну еще разок к вашей травнице, - сказал барон, вылезая из экипажа. - Водица у нее - просто чудо. Сказочный эликсир.
Хозяйка спустилась с крыльца и скрылась за высоким кустом шиповника. Роберт, пройдя через лужайку, свернул туда же. Теперь с дороги их видно не было. Стояла вязкая тишина, лишь где-то в траве стрекотал кузнечик.
- Ты не приехал ночью, - она подняла глаза.
- Прости, прости! - он схватил ее руку, поднес к губам. - До утра сидели с наместником, разбирали бумаги - он зануда первостатейный, вцепился совершенно как клещ... Я готов был на стенку лезть, но так и не вырвался, ты же знаешь, это дело такого рода... Впрочем, что я несу, тебе это неинтересно...
- Погоди, я должна спросить. Помнишь, ты говорил... - она запнулась, нахмурилась.
- Помню, конечно, помню! Все, как я обещал. Вот адрес и ключ, там маленький домик с садиком, оплачен на год вперед... Тебе понравится, вот увидишь, а я приеду осенью на неделю или даже на две... И деньги возьми, на первое время хватит... Ну, перестань, не плачь... Я ведь тебе предлагал в столицу, а ты уперлась...
- Я не плачу. На что мне твоя столица? Или, может, замуж решил позвать?
- Я... я бы хоть сейчас, но...
- То-то же, - она вдруг улыбнулась светло и без всякой горечи. - А раз так, то и нечего мне туда. Здесь-то я при деле - соседи, вон, всегда с уважением. Опять же, за бабкой надо приглядывать. А там? Сидеть одной, как курица на конюшне? Нет уж, спасибо. Так что езжай-ка, сударь, и пораскинь мозгами - нужна ли тебе девчонка из хаты, соломой крытой? А осенью, коли надумаешь, возвращайся. Тогда, глядишь, и домик твой пригодится. С садиком.
- Не хочу ехать... - он целовал ее жадно, гладил по волосам. - Бросил бы эту столицу к чертям собачьим, но ведь не выйдет... И так уже Его Высочество пишет - почему, мол, так задержался? Надоело, честное слово...
- Ну-ну, - она мягко приложила ладошку к его губам. - Так ты, сударь мой, и до бунта договоришься. Скажешь потом - задурила голову ведьма деревенская, хитрая...
- Задурила, а как же? Натурально, с ума свела...
- Все, все. Отправляйся, не трави душу.
Она высвободилась, отступила на шаг, поправила платье. Роберт глядел на нее, переводя дыхание.
- Возьми вот, - она протянула ему баклажку. - И кучера угости. Чтобы болтал поменьше... Да не смотри ты так! Пейте оба - не помрете уж как-нибудь. Просто он позабудет, что по дороге было, а ты - совсем даже наоборот. Будут тебе сегодня сны на прощание сладкие...
Когда повозка скрылась из виду, хозяйка вернулась в дом. Присела к столу, подперла кулачком щеку и надолго задумалась. Ставни были прикрыты. Прохладная полутьма терпко пахла шалфеем, тимьяном, мятой.
- Яна! - из смежной комнатки донесся надсадный кашель.
- Иду, бабуля.
Старуха лежала в дальнем углу - иссохшая, с запавшими глазами и заостренным, будто птичьим, лицом. Узловатые пальцы комкали покрывало.
- Ближе подойди. Сядь.
- Что такое, бабушка? Плохо?
