На следующий день кронпринц продолжил наступление, уже к вечеру 11 июля, подошёл к Шалону на Марне и сходу взял его, несмотря на отчаянное сопротивление американских частей. Першинг был в ярости, и сам прибыл на поле битвы, желая личным примером воодушевить своих потрёпанных солдат. Фош спешно перебрасывал к прорыву все имеющиеся в его распоряжении резервы, стремясь не допустить полного развала фронта.
В противовес германскому бронированному кулаку, маршал двинул свои танки, которые втайне собирал, для прорыва немецких позиций под Эперне. Семьдесят пять французских танков были брошены против немцев, переправившихся через Марну 13 июля. Едва успев оправиться после марш-броска, рано утром, без огневой подготовки, французские исполины устремились в расположение врага, стремясь прорвать линию обороны на узком участке фронта.
Фош очень надеялся на успех этого контрудара, но его ждало жестокое разочарование: танки наткнулись на хорошо замаскированные немецкие артиллерийские позиции, где орудия были установлены на линии танковой атаки прямой наводкой.
Германские артиллеристы легко поражали, как сами танки, так и пехоту, двигавшуюся вслед за ними густыми цепями, так как все сектора обстрела были давно пристреляны за время обороны. Вкупе с многочисленными пулемётами они свели, на нет, все усилия союзников продвинуться вперёд. Отдав врагу свои передовые траншеи, немцы полностью уничтожили 34 танка и еще 15 машин получили серьёзные повреждения. 850 человек было убито и свыше 1700 ранено.
После такого разгрома, Фош не рискнул повторить атаку на следующий день, решив подтянуть свежие силы, благо немцы, почему-то, не наступали. Такое странное благодушие стало понятным 16 июля, когда Людендорф начал свое последнее наступление на Париж.
И снова главным козырем фельдмаршала стали воздушные монстры. Рано утром они появились над вражескими позициями, которые не покорились рейхсверу в июне. Остановивший их тогда Русский легион из-за больших потерь был отведён в тыл на переформирование, и его место занимали английские части.
Убеждённые, что дирижабли снова летят бомбить Париж, британцы не приняли каких-либо мер предосторожности, ограничившись лишь звонками во французскую столицу о воздушной опасности. Каково же было их удивление, когда оба дирижабля неожиданно застыли над их траншеями и на их головы начали опускаться облака ядовитого газа. То был почти весь запас новых отравляющих веществ, которые в бешеном темпе для нужд фронта изготовила немецкая химическая промышленность. Это был новый, модифицированный образец, раздражающий компонент которого хоть и не был столь токсичен, но зато проникал сквозь противогаз, вызывая сильное раздражение слизистых глаз и носоглотки.
Ветер вновь был на стороне Людендорфа. Он уверенно дул вглубь британских позиций неотвратимо наполняя их ядовитыми газами, выпущенными с зависших дирижаблей, и вскоре накрыл все линии обороны противника на данном участке.
Англичане, находившиеся в передовых траншеях, были опытными солдатами и по команде
«Газы!» дружно надели противогазы. Однако действие раздражающего компонента газа вынудило солдат срывать маски, ускоряя свою гибель. Вид огромных дирижаблей, выпускающих на землю густые волны ядовитого газа, кажущаяся неэффективность противогазов, вкупе со страшной картиной смерти солдат, срывающих маски, собранные воедино, породили тот безотчётный первобытный ужас, который в считанные секунды превращает разумных, дисциплинированных
людей в стадо обезумевших животных. Подобно ужасной разрушающей бацилле, паника молниеносно разливалась в глубь и ширь всей обороны, бросая оружие и оставляя позиции, толпа, ещё недавно бывшая солдатами и офицерами Его величества, пустились в бега, желая только одного, поскорее спасти свои жизни.
Никто уже не мог их остановить, поскольку своими криками и видом они сеяли панику и страх среди тех, кто попадался им на пути. И, действительно, это обезумевшее стадо наглядно свидетельствовало, что на позициях случилось нечто ужасное, и здоровые, сильные люди спешили присоединиться к бегущим, столь силен был их страх.
Развивая успех, Людендорф бросил в прорыв все свои резервы, специально переброшенные сюда за два дня, и уже к исходу 17 июля германские части вышли на линию старых фортов Парижа, с линии которых по городу был открыт огонь из всех имеющихся у немцев орудий.
Положение стало критическим. На вопрос Клемансо, сможет ли армия удержать столицу, Фош дал отрицательный ответ. Все резервы были брошены к Реймсу и, в лучшем случае, смогут только остановить врага за Парижем.
— Сейчас я могу бросить на спасение столицы только разрозненные части. Это отсрочит падение города на 24 часа, но полностью обескровит фронт и сделает его уязвимым для новых ударов врага. Выбирайте господин президент.-
Услышав это, Клемансо яростно вскинул свои густые брови и гневно спросил:
— Я хочу знать, когда, наконец, Вы будете наступать, Фош! Мне стыдно, что наша армия постоянно пятится перед врагом, беспардонно показывая бошам свой зад. Когда Вы исполните свое обещание и очистите нашу страну от захватчиков!-
Фош стоически выслушал в свой адрес град упреков и, когда Клемансо выдохся, заговорил спокойным ровным голосом:
— Людендорф постоянно опережает нас своими ударами, заставляя тратить на их отражения все наши стратегические резервы. Он играет ва-банк и ему пока везет. Нам нужен всего месяц, или на худой конец, три недели спокойствия на фронте, чтобы собрать все свои силы в один кулак и ударить по противнику под Верденом. Я полностью ручаюсь за успех, но мне нужно время.-
— Падение Парижа может расколоть страну, и тогда Ваше наступление может не состояться, Фош, Вы это понимаете?-
— Заняв Париж, немцы не смогут продвинуться в глубь страны к Орлеану или Гавру. Я ручаюсь вам за это.-
— А если с помощью своих монстров они перебросят полк, или даже дивизию в Ваш тыл и снова вскроют Вашу оборону, что тогда? Именно этот вопрос, насколько я знаю, рассматривался Вами сегодня на заседании штаба.-
— Самый лучший выход — это новое русское наступление, пусть даже против австрияков. Сегодня сообщили, что умер император Франц-Иосиф, это очень благоприятный момент для наступления в Галиции. Немцы обязательно снимут свои войска с нашего фронта, и мы получим передышку.-
— Знали бы Вы, какую цену они за это просят! — взорвался Клемансо, сверля маршала злобным взглядом.
— Вам решать, господин президент. Хочу только сказать, что у Парижа осталось около 36 часов.-
В пылу военных страстей этих дней, мало кто обратил внимание на происшествие, случившееся в немецком Бреслау 5 июля. В этот славный солнечный денек в особняке польского адвоката Ковальского разыгралась страшная драма. Основной её фигурой был постоялец пана адвоката господин Пилсудский, находившийся там под домашним арестом германской полиции.
