Мистер Скрибблер созерцал свою ладонь, на которую скряга положил один-единственный медный фартинг, и ждал, словно надеясь на продолжение. Однако ничего более не последовало.
– И побольше вам подобных дней, – молвил Иосия, разворачиваясь на каблуках.
На сем старый скряга и его массивные штиблеты удалились из комнаты, причем на губах Иосии играла зловещая улыбочка. Мистер Скрибблер, спиной чувствуя присутствие лакея, сжал добычу в кулаке – поневоле сравнивая ее с щедрым пожертвованием Самсона Хикса – и покинул сии унылые угодья.
Длинные тени ночи вытягивались все больше, понемногу наползая на дом. Вскоре с небес закапали крохотные, сырые шарики измороси; не то чтобы слишком значимые сами по себе, ибо следов они почти не оставляли, однако достаточно холодные и осязаемые, чтобы напомнить о близости долгой, нежеланной зимы.
Уже пробило одиннадцать, когда Иосия, облачившись в халат и отужинав в одиночестве холодной отбивной котлетой с портером, устроился в спальне в громоздком кресле рядом с мерцающей в камине крохотной искоркой, что ему угодно было величать огнем. Ночь выдалась холодная, в доме царил холод, и в комнате, и в камине – повсюду вокруг скряги веяло холодом, сам же он, сидя в кресле, словно распространял вокруг себя лютый мороз.
Устремив взгляд на кочергу с совком, поставив ноги в тапочках на каминную решетку, скряга погрузился в мрачную задумчивость. Одна костлявая рука по-прежнему сжимала загадочное послание, доставленное ему Ричардом Скрибблером. Иосия мерно покачивал ею туда-сюда, в лад своим мыслям, озадаченно сдвинув черные брови. Грозно выпятив подбородок, он завороженно созерцал один-единственный тлеющий в камине уголек.
Что значит это письмо? Его содержание скряга уже прокрутил в голове не раз и не два и теперь снова внимательно изучал листок в свете свечи, придирчиво сравнивая форму и линии букв; однако сколько бы ни тщился, так и не смог усмотреть ничего подозрительного. Само послание было написано необычным, но аккуратным, вполне «деловым» почерком; несколько строк на обороте были начертаны заглавными буквами; торопливо набросанная записка от клерка, как и следовало ожидать, представляла собой неразборчивые каракули. Иосия сопоставлял одну букву с другой, вроде бы находя некоторое поверхностное сходство между заглавными буквами и аккуратным «деловым» почерком; с другой стороны, возможно, он и ошибался. Какое-то время мистер Таск взвешивал вероятность того, что все три сообщения созданы одной и той же рукой, однако, тщательно изучив их снова, отверг ее раз и навсегда. В конце концов, что в том пользы? И все-таки ощущалось в послании нечто неуловимо знакомое: и в выборе слов, и в расставленных акцентах и интонациях; нечто, что ему никак не удавалось поймать и прижать своим длинным костлявым пальцем.
И как насчет этого типа, этого Джона Хантера? Скряга его не знал; собственно говоря, вообще никогда о нем не слыхивал. Молодой джентльмен, имеющий самостоятельный доход… в Солтхеде чужой… ограничивающийся одним-единственным слугой (такую экономию Иосия был готов всем сердцем одобрить)… и достаточно многообещающий, чтобы представлять интерес для мистера Джаспера Винча. Скряга выдохнул ледяной воздух, теребя сломанную печать. Это самое письмо, ему адресованное, было перехвачено, и с его содержанием беззастенчиво ознакомился другой – по всем признакам, его собственный поверенный! Интересно, сколько образчиков частной корреспонденции вот так же осквернил этот человек?.. Дыхание старого скряги участилось, взгляд сделался жестче, а пальцы непроизвольно смяли докучный документ.
С трудом разгибая затекшие члены, Иосия поднялся на ноги. Развернувшись спиной к каминной доске, он некоторое время задумчиво изучал ковер у себя под ногами и изукрасившие его поверхность венчики цветов. А затем принялся расхаживать туда-сюда перед решеткой, только вместо привычного скрипа штиблет тишину нарушало мягкое пошаркивание домашних тапочек. Взад и вперед ковылял скряга, а огромная тень, порожденная светом свечи, передразнивала каждое его движение, словно зловещая человекообразная обезьяна.
Часы на верхней площадке лестницы пробили четыре. Отрешенный взгляд Иосии перебегал с цветочного узора ковра на каминный прибор, на обтрепанные занавески, на столбики кровати, на огромный, покрытый старинной росписью шкаф с полками, на пропыленные корешки книг, выстроившихся вдоль стены, на портрет человека с хитрым, угрюмым лицом, висящий над каминной полкой. Под шагами скряги цветочные венчики ковра словно бы преображались во множество лиц и пялились на него с пола. Иосия фыркнул и тут же вскинул глаза к каминной доске: вдруг почудилось, что угрюмое, мрачное лицо на портрете ожило и следит за ним из тьмы.
Иосия потер лоб, думая, что, кажется, устал больше, чем предполагал, и сознание его позволяет себе легкомысленные фокусы. Когда он вновь обвел взглядом комнату, цветы опять стали цветами, а портрет выглядел холодным и безжизненным.
Старый скряга послал лакея за бокалом хереса. Получив просимое, Иосия уселся в кресло, понемногу успокаиваясь. Он расправил смятое письмо и положил его на туалетный столик, решив хорошенько обдумать проблему во сне. Со всей определенностью ясно одно: мистером Хантером придется заняться. Кто знает, что за возможности заключает в себе для добросовестного бизнесмена молодой франт, только что прибывший в город, и у которого к тому же денег куры не клюют? И в самом деле, что за возможности! А ежели помянутый добросовестный человек дела возьмется за расследование и примется рыть и копать, копать и рыть, почему бы ему в итоге не докопаться до каких-нибудь любопытных фактов из биографии сего молодого джентльмена – возможно, до чего-нибудь компрометирующего, что сей юный щеголь предпочел бы сохранить в тайне?
И с какой бы стати молодому джентльмену приезжать сюда, в Солтхед, незаметно, ни единым словом о себе не оповещая, и вести здесь образ жизни настолько скромный, что никаких слухов не достигло ушей Иосии? Что, если он бежал от последствий какого-нибудь опрометчивого поступка, какого-нибудь злополучного обстоятельства, знание коего возможно обратить к выгоде добросовестного человека?
Вне всякого сомнения, сходные перспективы дразнили ум поверенного Винча… При мысли о подобном вероломстве взгляд Иосии сделался еще жестче, а губы сложились в зловещую улыбочку.
Он уже принял решение: он расследует это дело, выяснит, что уж там возможно выяснить, о мистере Джоне Хантере; он отомстит двуличному поверенному; и на эту роль у него уже есть превосходный кандидат. Так что проблема уладилась. И мистер Иосия Таск стал готовиться ко сну.
Совершив омовение и водрузив на голову ночной колпак, он уже собирался погасить свет, как вдруг почувствовал, что в комнате резко похолодало. Безусловно, в спальне и без того было студено, но это новое, знобкое дуновение пробирало до самых костей, грозило заледенить до смерти и казалось настолько холоднее самого холода, что его заметил даже Иосия. Как был, в ночной рубашке, он застыл на месте, дрожа всем телом и чувствуя, как поток стылого воздуха проносится над ним, подобно волне.
Предположив, что поднята рама, он отдернул занавеску. Нет, окно было плотно закрыто. Иосия выглянул во тьму, и в это самое мгновение проблеск молнии высветил лицо человека, заглядывающего внутрь, в комнату.
Мистер Таск не отпрыгнул в изумлении, не издал сдавленного крика, не выбежал за дверь – ничего подобного он не сделал, ибо такие, как он, не ведают ни потрясений, ни страха. Он – добросовестный бизнесмен; потрясение и страх – это не для него. Он только хмыкнул, спокойно задернул занавеску, вернув ее в прежнее положение, и шагнул в сторону, дабы мгновение поразмыслить. А на исходе помянутого мгновения снова отодвинул занавеску и стал ждать.
Его приветствовала ночь, только град лениво стучал в окно. Скряга глянул налево, глянул направо: все спокойно. Окончательно уверившись, что ошибся – происходящее он списал на мозговое переутомление, ведь такой ценой приходится расплачиваться за добросовестность, – Иосия уже собирался вновь задернуть занавеску, когда в небесах вспыхнула молния и он ясно различил за стеклом улыбающегося пожилого джентльмена.
Джентльмен был одет на старинный манер, платье его выглядело пыльным и потрепанным. Лицо наводило на мысль о снежной поземке – бледное, изможденное; молочно-белые глаза глядели не столько на Иосию, сколько сквозь него, словно были устремлены в некие туманные, недосягаемые дали. Казалось, незнакомец пребывает во власти чар и некой неизбывной печали, сожалеет о чем-то, что осталось в далеком прошлом.
Иосия снова хмыкнул, плотно задернул занавеску и развернулся спиной к лицу за стеклом. Он еще раз прошелся по спальне взад и вперед, то и дело украдкой поглядывая на цветы ковра, что по-прежнему оставались цветами, однако в воображении его превращались в точные подобия лица в окне. И тут старого скрягу осенило: лицо в окне и впрямь то самое, что не так давно привиделось ему в цветочном узоре ковра.
