Хозяева, уже присвоившие русскую канонерскую лодку «Бобр» и с два десятка мелких кораблей, катеров и судов Балтийского флота, снова решили пополнить свои военно-морские силы за русский счет.
Сами чухонцы качать права не посмели, обратившись за помощью к англичанам, благо некоторый опыт уже имелся.
Именно британцы заставили спустить красные флаги на двух русских эсминцах, под угрозой немедленного расстрела.
Командовавший отрядом бывший мичман Ильин, взявший новую фамилию «Раскольников» (в честь героя Достоевского, который с помощью топора вершил революционное правосудие), презрев заветы Петра Великого, сдался в плен, даже не попытавшись хотя бы затопить свои корабли. А захваченные эсминцы англичане просто отдали эстонцам, наотрез отказавшись передавать генералу Юденичу.
Однако старший лейтенант Российского императорского флота, даром что немец, оказался не четой красному военмору.
Ферсман категорически отказался спускать флаг и приготовился принять последний бой прямо в гавани, ибо шансов на прорыв не было, против двух мелкокалиберных пушек «Китобоя», на каждом из двух английских эсминцев было по четыре 102-мм орудия — чудовищное неравенство!
И шантажисты унялись, даже наоборот — британский коммандер выразил восхищение русским мужеством, а в адрес эстонцев отозвался весьма нелицеприятно.
Этот поступок аукнулся как нельзя кстати для Фомина сейчас — сразу десяток бывших танкистов в морской форме пополнили его 2-й танковый отряд, полностью укомплектовав экипажи двух «Марков», получивших почетные наименования в честь адмиралов Непенина и Саблина.
Первый из них был убит матросами в марте 1917 года на Балтике, а второй, уже смертельно больной, увел от лощеных британцев в 1919 году крейсер «Кагул» и другие корабли Черноморского флота из занятого интервентами Севастополя в Новороссийск.
В остальных четырех отрядах Отдельного танкового полка подполковника Мироновича морских офицеров хватало с избытком — многим добровольцам пришлось отказать в зачислении, ибо все вакансии оказались заполненными в один день.
Фомин взял к себе, кроме танкистов Ферсмана, еще только пятерых офицеров — всех с эскадренного миноносца «Беспокойный», с которыми имел честь беседовать во время недавнего плавания…
— Аэропланы, Семен Федотович!
Ферсман показал рукою в закрытое пока туманом небо, откуда раздавался стрекот авиационных моторов.
Все правильно — авиация появилась вовремя, и для того, чтобы провести бомбардировку вражеских позиций, и еще заглушить рев танковых двигателей, скрыть для румын до последней минуты выход тяжелых танков в атаку.
Оборону противника под Яссами император предложил проломить, будто гнилой пень тяжеленным колуном, мощным ударом полусотни танков — всех, что имелись на юге России.
Первыми в атаку должны были пойти отряды английских ромбовидных танков при поддержке артиллерии и одного полка дроздовцев.
После прорыва позиций успех должны были развить главные силы дивизии, оставшиеся два танковых отряда, в которые вошли более легкие бронированные машины — французские «Рено» и английские «борзые».
Вести танки в бой массированно предложил сам Фомин в первый день своей встречи с Мики. Семен Федотович тогда решительно отказался от назначения на «теплое местечко». А потом последовал нервный, долгий и тяжелый разговор…
— Пора, Оскар Оскарович! — Фомин отринул переживания и громко закричал: — По машинам! Заводи!
И словно по мановению волшебной палочки через минуту со всех сторон стал доноситься гул заработавших «Риккардо» — танкисты свое дело знали и двигатели холили и лелеяли, ибо нет для артиллерии более привлекательной мишени, чем вставший из-за поломки танк.
— Спаси и сохрани, Господи, раба твоего грешного! — пробормотал Семен Федотович, подходя к своему танку с надписью «Генерал Скобелев», написанной большими белыми буквами, и украшенного на носу эмблемой танковых частей — рыцарским шлемом с двумя скрещенными мечами. Последняя отдаленно напоминала французскую, но там вместо мечей были орудийные стволы. Громко лязгнула броневая дверь, и Фомин бочком нырнул в танковое чрево.
Внутри ощутимо воняло парами бензина и выхлопными газами, рев двигателя в железной коробке бил по ушам, и если бы не введенный еще летом в бронечастях шлемофон, то уши бы оглохли.
Сделав несколько шагов, Семен Федотович поднялся в рубку, немедленно усевшись на жесткое креслице, и скомандовал механику-водителю князю Микеладзе, что сидел рядом, крепко ухватившись за рычаги:
— Вперед!
И почувствовал, что волнение куда-то пропало, душа успокоилась, а через откинутый броневой лючок кое-где виднелась желто-зеленая полоса возвышенности, еще прикрытой густыми хлопьями редеющего тумана…
Констанца
— Там хоть живые-то остались?
Вопрос повис в пустоте, вряд ли слышимый сгрудившимися на «болиндере» морскими пехотинцами. Да и сам капитан 2-го ранга Петр Игнатьевич Тирбах с почтением взирал на лежащий перед ним приморский город, раскинувшийся по сторонам.
Смотреть было действительно жутко — открывшая огонь румынская полевая батарея тут же попала под обстрел из двенадцатидюймовых орудий линкора «Адмирал Ушаков».
Тяжелые фугасные снаряды, чуть ли не в три десятка пудов, вздымали в небо при взрыве огромные, видимые издалека устрашающие султаны.
Русская десантная флотилия подходила к берегу под прикрытием мощной артиллерии линкора, хотя румыны, впавшие в панику при первых чудовищных разрывах, уже не сопротивлялись, если не считать ту злосчастную батарею, что не успела даже толком пристреляться.
— Так им и надо!
— Хорошо всыпали!
Морские пехотинцы с довольным видом и ухмылками скалили зубы, весело переговариваясь между собою.
Молодые парни в камуфляжной форме с бело-зелеными угольниками сжимали в руках исключительно автоматическое оружие, что уже малой серией изготавливали на Ново-Ижевском заводе под Иркутском.
«Хлысты», «плети» и «нагайки» были у всех, вот только сибиряков имелась в десанте всего одна рота — сто сорок хорошо обученных стрелков, что вместе с командиром прибыли от берегов Амура за месяц нудной измотавшей всех дороги.
Эшелон следовал через всю Сибирь, там на пароходах по Уралу и Каспию, затем железной дорогой через весь Северный Кавказ до Новороссийска. И снова морем на транспорте до Одессы, под конвоем эсминцев.
Тирбах никогда еще не видел такой грозной силы, что собралась у берегов Румынии. Из Севастополя пришла эскадра под флагом командующего флотом — линкор, крейсер и полдюжины эсминцев.
Из Одессы выдвинулись транспорты, на которые погрузилась гренадерская дивизия — десять тысяч здоровенных мужиков, вооруженных до зубов.
В сопровождение придали яхту «Алмаз», превращенную в гидроавиатранспорт с семью «летающими лодками» на борту, канонерские лодки «Терец» и «Кубанец», а также три угольных эсминца в прикрытие.
Из захваченного Сулина вышла десантная эскадра, из «болиндеров» и «эльпидофоров», имевших небольшую осадку и способных вплотную подойти к берегу.
На них погрузилась единственная бригада морской пехоты — четыре тысячи стрелков, уже получивших опыт одной удачной высадки.
Сейчас под Констанцей собрался весь русский флот, кроме подводных лодок, что вышли к Босфору.
Последние имели одну задачу — если через пролив последует французская эскадра в составе двух линкоров и крейсера, то «пернатые» (подлодки Черноморского флота имели исключительно названия птиц) должны были их немедленно атаковать…
— Приготовились к высадке!
Тирбах отдал приказ, вглядываясь в приближающийся берег. «Болиндер» шел прямо на него, оставляя причалы транспортам.
Стрельбы с берега не было, там царила полная тишина, не нарушаемая взрывами от снарядов корабельной артиллерии.
Даже пулеметной стрельбы не велось, из винтовок тоже не стреляли — словно румынские солдаты бежали сломя голову, а генералы решили оставить порт врагу. Потому русские корабли молчали, хищно уставив на запад орудийные стволы.
Толчок бросил вперед сидящих десантников — самоходная баржа уткнулась носом на мелководье. Заскрипела лебедка, опуская носовую аппарель.
Тирбах моментально оценил обстановку — до берега едва метров тридцать, воды будет едва по пояс. Сзади застыл «Генерал Корнилов» — канонерская лодка типа «Эльпидофор», грозно уставившая пару мощных 130-мм пушек. Под таким надежным прикрытием можно смело идти в бой.
Вот только врага не было видно, лишь крики растревоженных чаек будоражили нервы. И офицер громко скомандовал:
— На высадку! Пошли!
Ливадия
— Мики, я знал, что Версальский мир грабительский, вот только не ведал, насколько он несправедливый! — Арчегов повернулся и взял один из листков, что лежали на столике рядом с кроватью.
