— Какие он земли сможет вернуть, коли сам исконный порядок порушил. Народишко теперь в повиновение как привести? На земле ссора стоит и кровь льётся. Крестьяне барскую землю делят и бывшую монастырскую також.
Я решил сразу зайти с козырей.
— Владыки! Я не хуже вас понимаю, что прежние земли с крепостными церкви уже не вернуть. Но и не нужно это. Как только я утвержусь на троне и закончу смуту, первым же делом я решу вопрос с Крымским ханством и Польшей. Они будут уничтожены, и многие земли польской шляхты, а главное, дикая степь, перейдут в казну. Вот из этих-то земель я и выделю церкви, которая несомненно поможет мне в моих начинаниях, достойную долю. Может, и не все восемь с половиной миллионов десятин, что Екатерина у вас изъяла, но зато превосходного нетронутого чернозема.
Итоги секуляризации я узнал от Платона и поразился. Если восемь с половиной миллионов изъятых у церкви десятин перевести в современные мне меры, то получится квадрат со стороной триста километров. Это приблизительно соответствует площади Португалии или Венгрии, но при этом без гор и болот. Чистые пахотные земли и покосы. Так что не стоит удивляться глухой враждебности церкви по отношению к Екатерине и крайней инертности РПЦ в борьбе со мной.
— Откуда же нам взять потребное количество крестьянских рук, чтобы дикую степь распахать? — удивился Самуил. — Чай не заставишь теперь, после манифестов твоих!
Я кивнул, соглашаясь.
— Это так. Заставлять не будем. Но, во-первых, я предвижу большое число переселенцев как из лютеранских стран, так и из православных земель, под Османом обретающихся. Новоизбранный Московский Патриарх будет вполне способен наладить связь с Константинопольским патриархом и организовать исход христиан на русские земли.
Упоминание о московском патриархе как о неизбежной данности воодушевило церковников. Не сомневаюсь, что за этим столом как минимум трое мысленно примеряют на себя белый патриарший куколь.
— Я и сам планирую их руками эти залежалые земли поднимать. Урожаи на черноземах будут огромными, и цены на хлеб упадут со временем. Это приведет к разорению многих хозяйств в Центральной России. Что, само собой, добавит свободных рук и свободных земель. Я буду приветствовать и готов поддержать законодательно церковь, если она выступит главным скупщиком земли. И станет главным в России землевладельцем и хлеботорговцем.
За столом воцарилось напряжённое молчание. Уж больно жирный кусок я предложил. И сделал это осознанно и обдуманно. Процесс складывания огромных сельскохозяйственных латифундий неизбежен, как неизбежен капитализм. Так пусть уж главным олигархом будет РПЦ, чем какие-нибудь «кацы» или «штейны». По крайней мере, РПЦ свою судьбу от судьбы России никогда не отделяла.
— Во-вторых. Наука не стоит на месте, и при помощи механизации один человек может управляться там, где сейчас нужны десять. Уже семьдесят лет как в Англии изобрели рядовую сеялку на конной тяге. Она позволяет засевать поля абсолютно равномерно, погружая зерна в землю на одинаковую глубину. Это дает дружный всход всех семян. Сеялкой может управлять даже подросток, а урожайность повышается минимум вдвое. И это далеко не все возможности для экономии трудовых рук. Понятно, что простой крестьянин себе такого позволить не сможет. Как в силу своего дремучего невежества, так и из-за общинной чересполосицы. Но крупные хозяйства, коими я вижу государственные и церковные земли, как раз способны применять на своей земле все самое новое и прогрессивное, показывая пример прочим.
Я почувствовал, что начинаю говорить непривычным для местных языком, и поспешил заткнуться. Иерархи тоже помалкивали, прокручивая в голове предложение и возможные перспективы. Я не мешал, принявшись за кашу.
Первым прервал молчание Платон, с которым мы уже обсуждали эту тему.
— Льготы сохранятся ли?
— Нет, конечно. Все должны платить налоги. И церковь не исключение.
— Не по-старине, однако, — без особого возмущения произнес Афанасий.
— Ну, что поделать. Времена меняются. И старые обычаи приходится пересматривать, — вздохнул я, подходя к самому неприятному. — Русской Православной Церкви тоже придется меняться, если она хочет по-прежнему пользоваться авторитетом в народе. Я буду добиваться всеобщей грамотности. Сами понимаете, что это вызовет рост числа критически мыслящих людей. Они неизбежно будут задавать вопросы и находить ответы не в Библии, а в учебниках физики и химии. Не священник, а ученый станет источником откровений в грядущем веке.
Ожидаемо пришлось выдержать бурю негодования и выслушать требования вернуться к допетровским нормам. Так что пришлось рассказывать, какие преимущества получает государство, у которого народ грамотен. И картина грядущих ужасов охладила пыл иерархов. Я даже подумал, а не сочтут ли меня пророком. Уж больно я уверенно вещал.
— Оставьте науке обязанность объяснять мироустройство. Она все равно не докажет отсутствие Бога. А сами сосредоточьтесь на человеческих отношениях. На защите сирых и убогих. Церковь должна первой вставать на защиту работников от непосильного гнета алчных заводчиков. Церковь должна вспомоществовать бедным и сиротам. И именно тем заслужит любовь и почтение.
Продолжал вещать я, не особо, правда, надеясь на понимание. Уж по части беспощадной эксплуатации церковники сами были мастера.
— Служитель церкви должен обладать репутацией честнейшего человека и делом ее подтверждать. Ради этого я даже готов отдать в руки церкви право свидетельствовать сделки. Нотариат — это огромные деньги. Они будут не лишними для приходов.
— Стоит ли отвлекать священнослужителей на суету мирскую? — возразил Платон. — Нотариус профессия юридическая. Смешивать духовное начало с сутяжничеством… Ничего хорошего не выйдет из этого.
Я подумал и согласился.
— Но на селе вряд ли возникнут сложные юридические казусы, с которыми не разберется простой поп. А вот в крупных торговых городах такое возможно. Но там приходы могут иметь и специально обученного дьяка в помощь священнику. Тут уж как сами решите. Я не буду настаивать.
В общем, разговор длился долго. Обсудили переход на григорианский календарь, примирение с раскольниками, раскатоличивание польских земель и много-много других вопросов. Пришлось уступить в пункте о помазании на царство. Согласился, что принятие короны из рук Патриарха гораздо более символично и укрепит мой авторитет. Осталось только провести поместный собор.
Я вынырнул из своих размышлений и удостовериться, что процесс идет своим чередом. Радищев представил пред грозные очи судей художника Федора Рокотова. Именно он рисовал младенческий портрет Алексея Боринского, неоднократно наблюдал общение Екатерины с ребенком и свидетельствовал, что она его неоднократно называла сыном.
После художника наконец настал черед главного свидетеля. В зал вкатили кресло на колёсах, к которому был привязано то, что осталось от фаворита. Его, конечно, помыли ради судилища, ибо вонял неимоверно. Но вид его оставался страшным. Некогда холеное, пухлое лицо посерело и осунулось. Во всклокоченной, неопрятной бороде блестела проседь. Из-под бровей лихорадочно блестели глаза. И лихорадка эта была не эмоциональная. К сожалению, последняя отрубленная конечность обработана была плохо и начался некроз тканей. Врач, освидетельствовавший Орлова в темнице, дал прогноз, что жить ему осталось неделю-полторы. Отчасти и из-за этого я и торопился с судом и пошел на большие уступки церковникам.
Народ в зале загудел. Многие вскочили с мест. Охрана у портрета подобралась, ожидая неприятностей со стороны публики, но ничего экстраординарного не произошло. Тележку поставили не напротив судейского стола, как до этого стояли свидетели, а немного боком к столу и у дальнего его конца. Фактически Орлов сидел лицом ко мне, а не к судьям.
Начиналось самое непредсказуемое в нынешнем мероприятии. То, что скажет на суде фаворит Екатерины, имело большое значение для моей легенды. Он мог, наплевав на жизнь брата, наговорить много такого, что серьезно усложнит мое правление. И наоборот, если скажет то что надо, моя легитимность значительно укрепится. И чтобы не дать ему забыть о договоре, мои тайники предприняли свои меры.
