ситуация на эту, что складывается вокруг трона Российской империи. Екатерина больна. Медики при дворе хорошие, но все знают, что стара стала матушка. Может еще протянуть три-пять лет, или меньше, это, конечно, Господь решает. И в такое время быть военачальником очень спорного проекта уничтожения Османской империи через заход в ее пределы с Кавказа, опасно.
Именно так. Картли-Кахетинское царство рассматривалось, только как незначительный игрок в регионе. Был проект освобождения балканских народов от гнета Османской империи, не отказалась Екатерина от этой идеи. Не могла императрица отринуть идею возвести на царство своего второго внука Константина, соответственно данному имени, в Константинополе. Разбить персов, разбить турок, взять Карс, Трапезунд, выйти на Синоп.
А теперь возникает вопрос престолонаследия. И кто бы ни пришел, война закончится. Может так быть, что и бесславно. Александр Васильевич не хотел быть тем военачальником, который не закончит дело, и, что вернее всего, попадет в немилость. Тут лучше отсидеться, да посмотреть, кто там в Петербурге следующим будет.
Иное дело — Валериан. Он без Екатерины никто и быстро скатится с вершины армейской славы. Поэтому ему нужны победы, это его, может и единственный шанс стать кем-то больше, чем младшим братом бывшего фаворита.
— А ты, небось, еще за Потоцкой приехал? Признавайся, проказник, к своей голубе ехал! — Суворов сменил тему разговора, показывая, что не хочет говорить о новом витке войны с османами, ну и не станет помогать в этом Валериану даже советом.
Александр Васильевич осуждал связь Валериана с замужней прелестницей Марией Федоровной Потоцкой. Русский генерал в открытую жил с замужней женщиной и даже водил какую-то дружбу с мужем, Антонием Протасием Потоцким, между прочим поляком, как и сама Потоцкая. Сам обманутый своей женой, Суворов так и не принял нравы галантного века и весьма даже переживал адюльтеры супруги.
Но ничего Александр Васильевич не скажет, пока Зубовы в силе.
— Принеси матушке победу, Валериан! — несколько пафосно сказал Суворов, приобнимая и троекратно целуя Зубова.
А сам фельдмаршал думал, что не так и плохо, что он тут, в Кобринском ключе. Вот что бы сделал Суворов, если императрица попросила его встать на защиту Александра Павловича и посадить его в обход батюшки? Он, боевой офицер и заслуженный фельдмаршал, не хотел участвовать в сражениях внутри своей державы, привыкнув бить врага малыми силами и на чужой территории.
Суворов стоял на крыльце и смотрел, как уезжает кортеж Валериана Зубова.
— Везде братья. Были Шуваловы, потом Орловы, вот Зубовы. В каждое время свои «Орловы» и каждая эпоха имеет тех «Орловых», которых заслуживает. И вот такие мы все стали, что те подлецы Зубовы — это «Орловы» нового времени, — бурчал Суворов, проходя в дом. — Ты, Ваня, только не пиши никогда ни про такие мои слова, ни про то, о чем я разговаривал с Валерианом Александровичем!
Иоганн Фридрих Антинг уже не раз замечал, что фельдмаршал глубоко мудрый человек, своего рода философ, слова которого, порой так и хочется записать для потомков. Но Суворов почти никогда не снимает странную маску балагура и весельчака, человека, на грани принятых норм в обществе. Порой и за этой грань, но своим служением Александр Васильевич заслужил снисхождение.
*………….*………….*
Петербург
18 июля 1795 года
Я проводил урок Борису Алексеевичу Куракину, сыну своего благодетеля, Сережа Уваров уехал повидаться с родственниками. Одновременно было слышно, какие страсти разгораются в соседнем кабинете. Приходилось делать вид, что я ничего не слышу, ничего не вижу, последнее было именно так, ну и ничего никому не скажу, не факт. Будет выгодно, скажу обязательно.
Пошло, глупо, но мне пришел в голову образ: два подвыпивших мужика, каждый из которых хрен с бугра, заспорили с кем именно поедет девушка. Э! Але! Я не такая… Тьфу ты, не такой.
Митрополит Гавриил отказывался меня отдавать, ну а князь боролся с ним, словно лев, при том, что общались они не всегда соблюдая политес. И с каких это пор я стал закрепощенным? Есть у меня обязательства перед Главной семинарией, которую все еще называют Александро-Невской. Но постриг я не принимал, чтобы идти дальше по церковной линии. Именно на это и давит Гавриил, утверждая, что меня, дескать, будет ждать большое будущее на ниве служения Богу. Так и смотри в епископы пробьюсь.
Эх! Не видел меня владыко на следующий день после той пьянки на 9 мая. И не нужно было. Перезагрузился, так перезагрузился.
В тот самый День, еще не свершившейся, Победы, когда уже, казалось, и ноги отказывают, кто-то что-то сказал. Я так не вспомнил, кто первый предложил это заветное «по бабам». Подозреваю, что это я сам и был. Накипело к тому времени, аж жуть. А еще и Агафья постоянно рядом, порой ее и в ночной рубахе ее видел. А мне и не нужны голые ягодицы, воображение дорисовывает до мельчайшей детали, всю картину женского тела. Так что уже начал подумывать и о том, чтобы со служанкой.
Яне помню, пошли мы, или все же поплыли, как три леблядя по каким-то там «бабам», оставляя Северина спать. Словно вспышка статоскопа, всплывают яркие картинки и быстро исчезают. Вот березка… и я читаю, обняв дерево, стихи Сергея Есенина «Белая Береза под моим окном…» [см. В Приложении]. А вот Осип плачет и целует березу, которая укрывалась серебром из снега. Потом…
Я просыпаюсь, рядом женщина, и я в бане. Костюмы Адама и Евы на нас в наличии, а вот иной одежды нет, даже простыни не накинуты. И женщина. О Боже! Это после стало одной из причин, почему я начал наседать на Куракина, что пора уже и возвращаться. Сейчас вспоминаю, аж дрожь берет. По современным критериям красоты, она ничего такая. Но по моим предпочтениям… Ну
