Сейчас же невозможно было понять, на что он решился и чего так испугался? Было ясно, что без Ла Тремуя тут не обошлось, однако, как бы герцогиня ни переворачивала ситуацию, сложившуюся в стране и в войске, она не находила той лазейки, в которую мог так основательно просочиться его яд.
Вчера, слишком занятая приготовлениями и распоряжениями, мадам в полуха выслушала де Ре, который что-то говорил об английском проповеднике и пророчице из Ла-Рошели, которые пугают Клод, и даже велела вызвать к ней отца Паскереля. Но святой отец заверил – Жанна уже попросила дофина удалить этих двоих, о чем составлено и подано прошение, так что, с этой стороны, опасаться больше нечего – какие бы там разговоры ни велись, желаниям самой Девы они никак не соответствовали. И выходило, что единственным очевидным объяснением оставалась ревнивая зависть дофина к тому почитанию, которое его подданные оказывают девушке. Но решимость, и страх, хорошо читаемые на лице Шарля, совсем не походили на порождение одной только зависти.
На площади, тем временем, уже появилась процессия священников из аббатства святого Ремигия во главе с настоятелем, на шее которого, прикованная к ней цепью, висела Святая Ампула. А на ступенях собора архиепископ Реймса готовился приносить положенные клятвы в том, что святыня будет взята для благого дела и возвращена в целости. На улице зашумели, в соборе же все замерли – кто с положенным благочестием, кто с откровенным интересом. Слухи о якобы пересохшей мирнице успели расползтись достаточно широко, и мадам Иоланда прекрасно понимала причину перешёптываний за спиной и взглядов, которые бросали в её сторону с другой стороны собора. «Все они гадают, настоящее ли миро сейчас внесут, или это обычное масло, которое я велела налить?», – подумала она, не поворачивая головы и не меняя величественной позы.
Вся эта коронация, так долго подготавливаемая и ожидаемая, вдруг предстала перед ней в своём истинном свете, довольно тусклом и печальном. «Здесь всё проникнуто любопытством. К Деве, к тому, почему так поспешно всё это проводится, к мирнице и её содержимому… И только дофин не интересен никому. И, кажется, лишь единицы понимают во всей полноте значение того, что сейчас происходит. Не говоря уже о том, что знаю, и на что надеюсь я сама…»
Мадам Иоланда поискала глазами Клод.
Вон она стоит – такая маленькая, осунувшаяся, загорелая, много больше, чем в самом начале, похожая на мальчика… Юный паж из свиты Девы, на которого никому не придёт в голову как следует посмотреть. Но взгляд мадам Иоланды она, кажется, почувствовала – заволновалась…
Интересно, что принесёт эта девочка в мир, жестокость которого познала? Чем, по Божьей воле, она его наполнит? Как это произойдёт и когда? Де Ре говорил, что она боится ложных пророков. Что ж, значит, надо не мешкая, сразу после коронации, самой проверить удалили их, или нет…
Тут за спиной герцогини кто-то тихо, но крайне непочтительно захихикал, и она позволила себе обернуться. Шарло, весь красный от сдерживаемого смеха, слушал что-то, что шептал ему на ухо один из его дворян и мелко трясся, не имея возможности дать волю своему веселью. Он сразу заметил сердитый взгляд матери и закрылся вышитым платком. Его придворный смущённо отступил на шаг… Герцогиня, не сказав ни слова, уже собиралась отвернуться, но тут взгляд её споткнулся о ясные голубые глаза молодого человека, стоявшего прямо за спиной смешливого дворянина. Сердце вздрогнуло и сладко упало. «Фили-и-ипп…».
Щёки молодого человека порозовели. Не отводя глаз от герцогини, он сдержанно поклонился, потом быстро стрельнул глазами в отступившего дворянина и еле заметно повёл плечами, словно говоря: я готов убить его, если он прогневал вас, мадам, но, что делать, церемония так длинна, а мы все так молоды… И улыбнулся, сдержанно и красиво…
Собор, все люди в нём, все знамёна и хоругви мягко поплыли вслед за Временем, которое деликатно обтекло герцогиню, и, спроси кто-нибудь, как долго она сейчас смотрела в эти голубые глаза, она бы не смогла ответить. Но зато, когда её светлость снова обрела способность мыслить и оценивать происходящее, она уже твёрдо знала ответ на другой вопрос, который задавала себе чуть ранее.
Что может принести этому миру девочка, посланная Господом? О, Боже! РАЗВЕ ЕСТЬ ЧТО-ТО БОЖЕСТВЕННЕЕ ЛЮБВИ?! Разве не это неземное чувство – единственное изо всех прочих – способно изменить людей, а значит, и мир?! И, может быть, ничего особенного не произойдёт, просто само присутствие этой девочки именно сейчас, на пороге мирной жизни, наполнит любовью самый воздух, которым все дышат! Ведь вдохнула его уже сама мадам герцогиня… Да, вдохнула, и нет никаких сил сопротивляться дольше! Да и надо ли?
Затуманенным взором мадам Иоланда обвела присутствующих. Покорённая одной любовью, готова ли она принять и другую – общую, ко всем? Но тут глаза её остановились на лице, мгновенно заставившем протрезветь. «Нет, – подумала её светлость, – пока не время. Вот избавлюсь от Ла Тремуя, и всё станет хорошо…».
Наступило время клятв.
* * *
– Клянусь защищать Церковь, её святые ценности и устои. Клянусь обеспечивать спокойствие общества для Церкви и её христиан. Клянусь уважать правосудие и заставлять уважать его других…
С каждым произносимым словом голос Шарля, как и сам он, обретали спокойствие и твёрдость. Он знал, что после его клятвы архиепископ обратится к присутствующим с вопросом, одобряют ли они того, кого коронуют, и это будет последним шансом для его противников. Но утреннего страха больше не было.
– Клянусь беречь и поддерживать мир, препятствовать несправедливости, свершать акты милосердия…
Собравшиеся в соборе слушают внимательно, словно ждут чего-то. А сам Шарль, боковым зрением, чувствует только эти светлые доспехи, которые сияют в сумраке собора. Всем наверняка кажется, что это сияние от святости носящей их. Но они всего лишь хорошо начищены, не более того. А так ли уж она свята на самом деле? Девственница, полгода живущая среди мужчин и водящая их в бой? Говорят, она тоже убивала…
Интересно, правда ли это?
Но, даже если и нет… даже если, как она говорит, в руках её было только знамя, всё равно – не совершил ли он ошибку, доверившись этой, несомненно странной девушке? Кто скажет, что она похожа на простую крестьянку, когда так очевидно, что ничего похожего нет! Она непроста… очень непроста. А если так – не поверил ли он козням лукавого, не погубил ли свою душу, связавшись с ней, и не предостерегал ли его Господь на будущее этим паническим утренним страхом?…
– Клянусь…
Архиепископ, уже повернувшийся к собору, испуганно замер. Все клятвы по протоколу были произнесены, и это новое «клянусь» он никак не ожидал. Что это? Неужели дофин забылся от волнения?! Или он решил добавить что-то своё?…
– Клянусь, – с нажимом повторил Шарль, как будто проверял достаточно ли твёрд его голос. – Клянусь преследовать и искоренять всякую ересь и еретиков и предавать их огню и мечу во имя чистоты нащей Церкви.
Архиепископ облегчённо улыбнулся и поклонился. Где-то на задворках сознания самодовольно пожалел, что в соборе нет де Савеза и снова повернулся к собравшимся.
– Перемены начались, – пробормотал он себе под нос.
* * *
Клод с интересом наблюдала за коронацией, о которой имела весьма смутные представления – да и зачем ей было? Разве думала она, что когда-нибудь увидит всё это своими глазами. Ритуал её завораживал своей особенной медлительной важностью, долгими молитвами и красотой. Клод наблюдала за действием в целом, и ей одинаково нравилось и то, что происходило у алтаря, и то, что она видела вокруг. Лица, повёрнутые в едином порыве, с одинаковым вниманием следящие за каждым шагом церемонии, одухотворённые без притворства, потому что и самый заядлый циник притихнет в минуты, которые так торжественны и редки! Знамёна, блистательные наряды, начищенные доспехи – всё было вызвано к жизни и существовало сейчас для одного единственного акта, который здесь, в соборе, казался Клод особенно значительным. И, если она по-прежнему полагала, что нет на свете такого, ради чего стоило затевать войны и истребления огромного количества людей, то вся эта роскошь и пышность молитв были вполне уместны при возложении золотого обруча на голову одного человека, потому что весь акт коронации дарил надежду на то, что безумия войны прекратятся, хотя бы на одну какую-то часть.
Шарля, между тем, обряжали в рыцарские доспехи.
Когда Рене Анжуйский, совершенно неузнаваемый в этом торжестве, склонился, чтобы надеть на дофина золотые шпоры, как символ его новых военных обязанностей, Клод вдруг вспомнила другое такое же действо, связанное с Жанной. И в голове её словно открылась целая анфилада дверей, уводящая дальше и дальше от настоящего, в тот давний день, когда они с Жанной впервые пошли к Дереву Фей вместе.
