– Рошешуар, так вы еще и льстец, оказывается.
– Нет, никогда!
– Так, говорят, теперь следующий кандидат в английскую тюрьму граф де Рошамбо?
– Не знаю, не знаю. Граф совсем не этот экзальтированный мальчик, он человек трезвый и опытный. Только его может ожидать участь гораздо хуже, чем Лафайета. Говорят, в Америку привезли диких московитов, их атаман Сувара катается на запряжке медведей-людоедов, и как бы милейшему Рошамбо не попасть на обед к этим зверюгам.
– Хватит вам! Что вы все про Америку да про Америку! Мелочи какие. Это правда, что госпожа дю Барри теперь предпочитает колье с сапфирами? У меня ведь ожерелья с этими камнями нет. Рошешуар, вы знаете все и вся, где в Париже можно найти хорошие сапфиры? Это так важно!
* * *
Наступила весна, и природа проснулась, ожила. Зазеленела первая травка, защебетали птички, и все чаще начали греметь пушечные выстрелы. Война тоже очнулась от зимней спячки. Русская армия перезимовала тоже благополучно, по весне прибыл еще один конвой с невеликими подкреплениями, но и потери в прошлом году были совсем невелики. Главное же, прибыли новые тяжелые сундуки с казной, и потому любовь американцев к русским увеличилась пропорционально.
Барон фон Вальдау по-прежнему оставался советником при штабе генерала Вашингтона, про себя изумляясь странным американским порядкам. В любой нормальной стране после столь позорного события, как дело в Филадельфии, завершившееся уничтожением армии и падением столицы, генерала отрешили бы от командования, а то и посадили в крепость, если не вообще расстреляли за позорное бегство. Но американцы, впечатленные героической обороной здания конгресса, превозносили своих героев – генерала Вашингтона, майора Масгрейва, а также достопочтенных конгрессменов, не побоявшихся наймитов проклятого британского тирана и героически выступивших на защиту дела свободы.
Вашингтону удалось сколотить новую армию, и сейчас он готовил ее к сражениям с генералом Клинтоном. Да-да, лорд Хау провел очень приятную зиму в Филадельфии, категорически отказываясь куда-либо двигаться с теплых квартир, он предпочитал приятное общество некоей мисс Лоринг встречам с разъяренными янки. Да, во многом рождению новой американской армии способствовали сами англичане. В Лондоне говорили, что при усмирении смуты нужно проявить твердость; генерал Хау в своих приказах требовал действовать сурово; командиры отрядов… Ну, здесь лучше промолчать. На этом фоне снова странным диссонансом выглядели приказы русского генерала, который требовал не обижать обывателя. В конце концов лорд Уильям устал разбираться во всех этих хитросплетениях, плюнул на все, передал командование генерал-майору сэру Генри Клинтону и в мае 1778 года убыл в Лондон, дав на прощание ошеломляющий совет: как можно быстрее помириться с мятежниками. Может, сэр Генри и не отказался бы, но теперь мятежники были категорически не согласны. Они были озлоблены до чрезвычайности карательными экспедициями англичан, а тут еще из Франции прибыл целый корпус под командованием графа де Рошамбо, и уже затухший было костер полыхнул с такой силой, что чертям тошно стало, хоть генерал Вашингтон и был категорически против. Он решил воспользоваться британской стратегией – воевать чужими руками на чужой земле. Зачем самим ввязываться в какие-то сражения? Сейчас в войну вступила Франция, это значит, что начнется война на просторах Атлантики, а то, глядишь, в Европе стрелять начнут. Куда торопиться? Пусть пока французы воюют.
Вместе с французами прибыли новые инструкторы из Европы, разумеется это были пруссаки, ну кто еще может научить солдат маршировать столь стройно и слаженно? Вскоре они продемонстрировали плоды своих трудов. Новая армия была выстроена на поле и начала показательные экзерциции. Колонны разворачивались в линии, сворачивались в каре, трещали выстрелы. Американцы наконец-то научились стрелять плутонгами и нидерфалами, оркестры играли зажигательно, а церемониальный марш получался ну почти как у гренадеров короля Фридриха в Потсдаме.
Раскрасневшийся от удовольствия Вашингтон поинтересовался у барона, как ему нравится все это. Фон Вальдау выразил сдержанное восхищение, но поинтересовался, не учат ли американцев несколько устаревшей тактике. Пруссаки, конечно, отменные воины, но ведь русские их разбили и более того, взяли в плен самого короля. Присутствовавший при этом разговоре прусский генерал побагровел.
– Русские воевали азиатским способом, не признавая никаких законов военной науки. Варварский способ, достойный гуннов Аттилы!
– Но ведь они взяли Берлин, – вежливо возразил барон.
– Они не имели на это права! Если бы они воевали по науке, их бы разгромили наголову!
Возразить на это было решительно нечего, и барон промолчал. Но ему очень не понравился взгляд одного из прусских офицеров, пристальный такой, царапающий, словно колючка. У барона зародились самые дурные предчувствия, поэтому, отправляясь на торжественный вечер к генералу Вашингтону, он приказал своему слуге держать наготове лошадей и приготовить пистолеты. Как ни странно, слуга воспринял этот приказ с откровенным облегчением, пробормотав, что ему давно надоели проклятые американцы с их проклятой кукурузной водкой.
И вот в разгар праздника барон увидел, как из-за соседнего стола поднимается тот самый офицер, который ему не глянулся еще во время смотра. Лицо его кривила недобрая усмешка, а усы злобно топорщились.
– Кого я вижу, господин полковник, – злобно произнес пруссак, подойдя вплотную к барону.
– Простите, не имею чести, – холодно ответил фон Вальдау.
– Как же, а ведь мы с вами уже встречались.
– Вполне допускаю, – согласился барон.
– Не припомните, где именно?
– Увы, не могу, – приятно улыбнулся барон.
– А зря, – процедил пруссак. – Господин генерал, – обратился он к Вашингтону. – Могу вас поздравить, у вас в штабе находится русский шпион!
– Вы пьяны, – бросил фон Вальдау. – Пойдите, проспитесь!
– Нет, проклятый, я тебя прекрасно запомнил. Мы с тобой встречались в России, в Петербурге. Я тогда служил в голштинской гвардии русского наследника у генерала фон Мюникхузена.
– Чепуха! Я никогда не был в Петербурге! Начинал службу в гвардии князя Шварцбург-Рудольштадт, потом служил в армии короля Фридриха в пехотном полку фон Калькштейна. – Однако голос барона все-таки еле заметно дрогнул.
– Нет, врешь, мерзавец! Я прекрасно помню, как ты приезжал к нам, чтобы вызвать на дуэль фон Заукена! Там я хорошо запомнил твою рожу. Генерал, – страстно произнес он, повернувшись к Вашингтону, – прикажите арестовать шпиона! Господом богом клянусь, это он!
– Действительно, – произнес прусский генерал, – я давно знаю Веттера фон Розенталя, который обвиняет этого господина. Фон Розенталь долгое время служил у русского наследника, еще в Голштинии, потом в России, и вернулся обратно в Пруссию только после безвременной его гибели. Я ни в чем не обвиняю барона, но сие дело требует тщательного расследования.
– Но барон спас меня во время дела в Филадельфии, – промямлил Вашингтон, которому эти воспоминания были неприятны. Редко кто испытывает благодарность к своему спасателю в такой ситуации.
– Я прошу всего лишь тщательного расследования, – настаивал фон Розенталь.
И тут барон не выдержал, он выхватил пистолет, спрятанный под полой камзола, и выстрелил фон Розенталю прямо в лицо. Метнулся к окну, опрокинув по дороге двух замешкавшихся лакеев, схватил стул и вышиб им оконную раму. Не смущаясь высотой, барон выскочил прямо со второго этажа. Раздался дикий крик, похоже, он приземлился кому-то на голову. Затем чьи-то кони внизу взяли с места в карьер, зачастили копыта, прогремели еще два пистолетных выстрела, и все стихло.
– Проклятье! – бесновался пруссак. – Ушли! Как он вас обманул. Догнать! Объявить награду!
– Не надо, генерал, – промямлил ошеломленный Вашингтон. – Прикажите лучше убрать покойника, наши французские друзья могут неправильно понять.
Вот так совершенно неожиданно скончался барон Петер фон Вальдау, и никто, ни одна живая душа не почтила его память вставанием. Впрочем, точно так же никто не заметил очередного рождения воспрянувшего будто феникс полковника графа Валова-Мариенбургского. Никто не оплакивал первого, но, увы, никто не обрадовался второму.
* * *
Сказать, что подполковник Тэрлтон был недоволен, значило не сказать ничего. Он был в бешенстве. Все его надежды на поправку материальных обстоятельств разлетелись в пыль, военная карьера тоже не задалась. Вдобавок проигранная самым унизительным образом дуэль окончательно уничтожила его репутацию, по крайней мере здесь, в американских колониях. Оставалось надеяться, что в Англии об этом не узнают, иначе ему будет просто не появиться в приличном обществе, потому что он позволил себе поведение, недостойное джентльмена. Принес же черт этого шпиона, оказавшегося вдруг русским графом и полковником! И все-то попытался ударить наглеца хлыстом, но вместо того сам получил хороший удар. Дуэль же завершилась слишком быстро. Хваленый дамасский клинок разлетелся, будто стеклянный, едва ударившись о странную саблю русского, лезвие которой отливало странным фиолетовым светом. После этого русский издевательски поклонился, и пощечина осталась неотомщенной. Срам-то какой!
