Подъехав к двухэтажному кирпичному дому с запыленными окнами, он остановил грузовик, но глушить двигатель не стал. И тут же вышел из машины. Фомин пристально посмотрел ему в спину, следом за Максимовым пошел выпрыгнувший из кузова Шмайсер, сменивший флотский бушлат на кожанку. Он выглядел вальяжно и грозно. Да еще с кобурой маузера через плечо. Водитель хоть и не внушал ему больше опасений, но предосторожность была не лишней.
Но все обошлось как нельзя лучше. Выскочившая во двор женщина в наспех наброшенном платке выслушала мужа молча, только кивала, глядя на увесистый кулак супруга. Максимов показал ей на повозку, потом сунул в руки заранее приготовленный сверток, на секунду прижал женщину к себе и тут же пошел обратно к машине.
Следом за ним поспешили спрыгнувшие из повозки кадеты, последним чинно вышагивал Шмайсер, показав Фомину отогнутый большой палец — «все в полном порядке, водитель ничего лишнего жене не говорил».
Фомин облегченно вздохнул — одной проблемой стало меньше. Он сделал все, что мог. В свертке позвякивало четыреста золотых рублей, но не это было главным. В портфеле Мойзеса оказались незаполненные мандаты чрезвычайной ценности — московской ВЧК и пермской Губчека, со штампами и печатями. Видимо, покойный Мойзес, не к ночи будь помянут, имел немалый вес в ведомстве Дзержинского, раз ему выдали подобный карт-бланш в полном комплекте.
А потому на капоте автомобиля Максимов собственноручно выправил своей семье подорожную с требованием ко всем советским и военным властям оказывать содействие семье сотрудника ЧК. И своему соседу также выписал мандат принадлежности к этой зловещей организации.
Подпись покойного Мойзеса великолепно скопировал Попович с одного имеющегося у них образца требования. И так казак это ловко сделал, что Фомин от настоящей отличить не мог. И пришел к весьма обоснованному выводу, что с урками станичник не только общался, но и различные стороны их преступного ремесла осваивал.
Кроме того, семья водителя получила полную повозку всякого добра, что рисковые крестьяне обменяли в городе на продукты. Однако радости им коммерция не доставила — в овраге Попович нашел три трупа незадачливых селян, раздетых до исподнего и расстрелянных караульными без суда, как спекулянты и контрреволюционеры. Хлебная монополия советской власти страшная штука, и коммунисты шутить не любили…
«Бюссинг» взревел мотором и тронулся, гремя железными ободьями. Фомин оглянулся, отодвинув рукой тент, и тут же встретился с большими глазами Маши, что прижалась к доскам кузова. Девочка держалась хорошо, почти как старый солдат. С одной стороны, это было здорово: не хватало еще сейчас с ней возиться! И оставить ее не было возможности, и няньку выделять желания не имелось.
С другой стороны, такая реакция несколько настораживала Фомина. Нормальная психика в такой ситуации должна была вести себя иначе: либо прострация, либо истерика, сопли, вопли. Маша сидела молчком, отрешенно смотрела, только пальчики до побеления костяшек сжимали пистолет.
«Ладно! Дальше видно будет! — Фомин ободряюще улыбнулся, тронул пальцами теплую девичью ладошку. — Главное, чтобы ее не отпустило в самый неподходящий момент! Надо будет Путту сказать, чтобы за ней приглядывал. Но он и так все понимает».
Маленький отряд за эти часы вырос вдвое. Как Фомин и предполагал, и штабс-капитан, и кадеты напросились к ним, и он принял их, хотя Шмайсер уговаривал не губить мальчишек, ведь мало ли что в бою бывает. Но отказать не смог, каждый желающий бороться с оружием в руках против большевиков должен иметь право на это, невзирая на пол или возраст. А смерти никому не миновать. И если на роду написано — ведь сегодня чекисты могли спокойно расстрелять всю эту троицу, схваченную на посту.
Лишь одно обстоятельство несколько успокаивало Семена Федотовича — парни умели стрелять из винтовок и наганов, отбыв в прошлом году краткие военные сборы в летнем полевом лагере. Все же кадеты, знакомые с военным делом и воинской дисциплиной, не какие-то гимназисты слюнявые.
Мальчишек переодели в солдатское обмундирование, нацепив красные банты милиционеров — одурманенной революцией молодежи было достаточно много на службе у чекистов. Такова молодость с ее революционным угаром и страстным желанием разрушить старый и отживший, по их мнению, мир.
Ломать — не строить, крушить завсегда легко. Но вот созидать молодежи трудно, тут терпение и умение надобно, а этого юность почти не имеет. Вот потому-то подалась в революцию часть молодежи, что не училась приносить реальную пользу — будущие юристы и разного рода гуманитарии, что ценили способность чесать языками, но отнюдь не работать руками.
Однако значительная масса студентов, гимназистов и реалистов встала в ряды белых бойцов, отстаивая свое право на свободу и честь, на защиту семьи, отринув коммунистическую демагогию и террор.
На кадетов красная агитация практически не действовала — воспитанные в идеалах служения и жертвенности, они поголовно встретили советскую власть резко отрицательно и при первой возможности боролись против нее с оружием в руках. А потому он в Сергее и Дмитрии, которые уже выполнили его первое поручение, не сомневался. Однако Фомин не запомнил, к великому стыду своему, их фамилии, а также название кадетского корпуса, где парни учились. И тут же дал себе зарок, что, как только все окажутся в надежном месте, он немедленно исправит это досадное упущение…
Здание лучшей в Перми гостиницы Фомин узнал с первого взгляда — «Королевские номера» выделялись помпезностью. Вообще-то они изначально назывались «Королёвскими», по фамилии купца, что построил эту гостиницу.
Но о купце как-то сразу подзабыли, хотя он и сейчас был жив и здоров, а в названии буква «ё» потихоньку превратилась в «е». По крайней мере, так ему объяснили в свое время местные обыватели.
Фомин сжал ладонью плечо водителя, и тот не подвел — затормозил, не доезжая до поворота дороги десятка саженей и не загородив при этом проезд. Красивое здание «Королевских номеров» располагалось почти напротив, наискосок за перекрестком.
С «Бюссинга» были прекрасно видны шикарные парадные двери гостиницы и весь фасад здания. Но вот сам грузовик выставлял для обозрения только скуластый лоб с мотором, кабину да часть кузова под серым брезентовым тентом. Все остальное было надежно скрыто от случайных взоров постояльцев кирпичной стеной.
Фомин лихо выскочил из кабины и, скрипя новой кожаной курткой, снятой с убитого Игнатьева и тщательно отмытой от следов крови, пошел по тротуару целеустремленной походкой. Да и никак иначе чекисты просто ходить не могли — были заняты вечным поиском врагов революции. Но его целью сейчас была не гостиница, где проживал император, а каменный дом напротив, хозяин которого сдавал в наем комнаты жильцам. И если ничего не изменилось, то на втором этаже он сейчас встретится с отцом и с самим собой. Последнее обстоятельство изрядно напрягало, больно выглядело невероятным и неправдоподобным. Просто в голове никак не укладывалось, что он будет говорить сам с собой.
А потому Фомин испытывал сильнейший дискомфорт и в глубине души ожидал неприятностей. Ведь могло случиться так, что в момент его перехода из 1943 года в 1918 год он сам, но девятнадцатилетний, мог умереть…
Прежде чем свернуть за угол, Фомин оглянулся. Попович притулил кабриолет за тяжелым грузовиком, надвинул на лоб кепку с прицепленными автомобильными очками и весьма правдоподобно стал изображать ленивого шофера, терпеливо ожидающего своего припозднившегося начальника.
Заветной мечтой шоферюги в любые времена и при любой власти в таких случаях был перекур с дремотой минуток на двести. Примерно так же вел себя и Максимов, да и чего им было опасаться — кожаные куртки чекистов вкупе с авто всесильной Губчека сами по себе были нешуточной угрозой.
А вот остальных сотоварищей не было видно за плотно натянутым брезентом, но Фомин знал, что в данную минуту шесть человек наблюдают за обстановкой через многочисленные щели и прорехи, и особенно надзирают за гостиницей. И не просто смотрят — в любую секунду могут пустить в ход для его защиты оружие.
Хоть до злополучных одиннадцати вечера еще оставалось чуть больше двух часов, а именно в это относительно позднее время и увезли Михаила Александровича, но нужно бдить и бдить — мало ли что может в ущербную голову цареубийцам ударить.
Время сегодня подозрительно долго тянулось. Сумасшедший день, начавшийся, по сути, еще далеко до рассвета, никак не мог закончиться.
До полудня возились с Мойзесом и его бандой. Затем Маша настояла на том, чтобы они похоронили ее брата и отца. Фомин даже не стал ей перечить, глядя, как она, упрямо поджав губы, вытребовала лопату и сама направилась в лесок. Считай, еще пара часов прошла, а то и больше. Еще пара ушла на то, чтобы отмыться после шахты и пообедать на скорую руку.
