о кассетах речь шла. Короче говоря, Антон Палыч, — перебила она меня, — сведения самые нехорошие, так что готовься к худшему.
— А в какой больнице этот Жменя лежит? — зачем-то спросил я.
— Ни в какой, — отрезала она, — выписали его вчера вечером.
— Это с проломленной головой-то и выписали? — изумился я.
— Голова оказалась целой, — сжав губы, ответила Оксана.
— И из-за такой ерунды наши доблестные милиционеры людям нервы мотают? — продолжил изумляться я. — Других что ли забот у них нету?
— Это я не знаю, про другие их заботы, — сказала директорша, — а ты будь поаккуратнее…
Буду конечно, мысленно ответил я, выходя из её кабинета, куда мне теперь деваться, буду максимально осторожным и бдительным. Урок геометрии в восьмом-Б провёл на автопилоте, если спросят, так и не вспомню, что там в эти 45 минут было. Вопросов мне никто никаких не задавал. А по окончании урока, когда я спускался по лестнице на свой второй этаж, за мной увязался Вася Дубин.
— Антон Палыч, — сказал он мне, — разговор есть. Давайте на улицу выйдем.
— Чего ж не выйти-то, — кивнул я, — пошли выйдем, если надо.
И мы спустились до самого низа, в тёплое время года, в сентябре и в мае в основном, у нас открывали парадную дверь на улицу, мы через неё и вышли в садик с яблонями-дичками, вишнями и терносливом, на котором никогда не было слив.
— Ну говори, чего хотел, — остановился я в паре десятков метров от входа.
— Я знаю, кто этого хера стукнул, — ответил Вася, смотря в сторону…
Павлики
— И кто же это? — остолбенело переспросил я. — Ты давай уже выкладывай информацию полностью, а не тяни кота за яйца, скоро новый урок.
— Никто и не тянет, — огрызнулся Вася, — а стукнул его самый главный из той делегации, что с утра приехала.
— Это Сергей Олегович который?
— Не знаю я, как его зовут, но именно с ним директорша носилась, как с писаной торбой.
— Так… — почесал в затылке я, — а откуда ты это знаешь?
— Так я же в сортире был как раз в это время…
— Во время урока?
— Ну да, меня географичка выгнала за неправильное поведение, вот я и ходил туда-сюда по коридорам. Зашёл в сортир второго этажа, а там есть вентиляционная дыра, я так понимаю, что общая она у школьного и учительского…
— Ясно, давай жми дальше.
— А дальше я и услышал через эту дыру ссору двух мужиков…
— Что они говорили, расслышал?
— С трудом… пару раз повторялось слово «гнида», остальное не очень…
— И как же ты определил, что это был глава комиссии? Через вент-отверстие?
— Не, я же не полный идиот — вышел в коридор, сделал вид, что иду себе по своим делам, а тут он и выскочил… Олегович который.
— Подожди, когда ко мне пришла завуч и я вызвал скорую из учительской, я потом заглянул в свой кабинет, этот Олегович там сидел…
— Ну значит успел добежать, — уныло закончил свою речь Дубин.
— Спасибо тебе, Василий, — пожал я ему руку, размышляя, как этот факт можно будет обыграть… и можно ли его обыграть в принципе, — теперь я твой должник.
Но когда он дёрнулся идти обратно, я вдруг вспомнил ещё об одном деле.
— Подожди, — остановил я его, — раз уж ты такой наблюдательный, то, может, заодно знаешь, кто разжёг костёр в кабинете начальной военной подготовки? Ну это когда у нас линейка по хоккейным делам случилась?
— Знаю, конечно, — ответил Вася на ходу, — но извините, не скажу. Это не только мой секрет.
— Тогда ещё маленький вопросик, что там у тебя с гели… то есть с квадрокоптером-то? — напоследок спросил я.
— Всё зашибись, Антон Палыч, каркас и плата управления готовы, дело за моторчиками, это уже ваш вопрос.
— Обещаю, что решу его в ближайшее время, — вспомнил о недоделанном я, и в самом деле нехорошо, обещал дитяте конфетку и зажал.
А Вася тем временем скрылся за парадным входом в школу. Я же собрался с мыслями и тоже вернулся к своим баранам… к ученикам в смысле. Если кто-то забыл, то нагрузка в виде уроков литературы у меня никуда не делась, и сейчас мне предстояло поведать десятому-В классу о богатом внутреннем мире героев романа Горького «Мать».
Если по чесноку, то никогда мне эта вещь у Максимыча не нравилась — голая же пропаганда, причём написанная, как сейчас принято говорить, на отъ..бись. Ну Павлик, ну рабочий на Сормовском заводе. Ну поначалу пьёт горькую и бегает по бабам, а потом перековывается и перестаёт пить и бегать, а взамен занимается политикой. Мухи же будут на лету дохнуть. От безграничной, как нарьян-марская тундра, тоски. Но в программе эта штука имеется, значит что? Правильно, значит надо…
— И снова здравствуйте, — сказал я, зайдя в кабинет литературы с суровыми Львами Николаичами и Фёдор Михалычами. — Сегодня мы начинаем изучение романа Максима Горького «Мать». Знаете, кстати, что по нему поставили оперу?
— Не, не знаем, Антон Палыч — расскажите, — попросил Половинкин.
Из всей оперы я помнил только момент с речитативом «Павел, мать твою, мать твою, арестовали», но упоминать его было явно непедагогично, поэтому зашёл с другой стороны.
— Слова Файко, музыка Хренникова, 4 действия, 8 картин, премьера состоялась в Большом театре где-то лет 15 назад…
— А пел кто? — спросила отличница Зоя.
— Об этом история умалчивает, — дипломатично заметил я, — но сами посудите — абы что в Большом театре ставить не будут. Так что вещь стоящая…
— Я один раз была в Большом театре, — высказалась с первой парты красавица Зоя.
— И что смотрела? — поинтересовался я.
— Оперу «Декабристы».
— Здорово, — похвалил её я, — я вот только собираюсь туда сходить, да всё никак не соберусь. И что тебе запомнилось из «Декабристов»? Как жёны за ними в Сибирь поехали наверно?
— Это тоже, — пояснила Зоя, — но гораздо больше лошадь…
— Какая лошадь? — не понял я.
— Живая. На ней генерал Милорадович на сцену выезжал.
—
