– Эй, человече! – пройдя несколько десятков шагов по направлению к недостроенным городским воротам, Раничев увидал стражника. Надо же, и где ж ты раньше-то был? В проржавевшей кольчужице, укрывшись от дождя коротеньким серым плащиком, в шишаке с отломанным флажком-еловцем, страж представлял собой жалкое зрелище. И как только такого взяли в дружину? Ха! Иван хлопнул себя по лбу. В какую там дружину? Откуда она здесь? Ополченец, может, даже и холоп чей-нибудь али закуп – вот и несет службишку. Ух, и погодка же!
Стражник обернулся на крик, на всякий случай воинственно выпятив вперед короткое копье-сулицу. Дождавшись, когда одинокий путник подойдет ближе, спросил грозно:
– Кто таков будешь?
– Иван Козолуп, – еле сдерживая смех, отрекомендовался Раничев. – Звенигородца Козолупа Кузьмина сын, компаньон купецкий.
– Кто? – удивленно переспросил воин, с виду – совсем еще мальчишка, узколицый, губастый, худой, правда – высок, верней сказать – длинен.
– Купчишка, – пояснил Иван. – Купца Селифана Рдеева приказчик. Слыхал небось про Селифана-то? Человек известный.
– Слыхал, – кивнув, стражник вскинул глаза. – А чего тут один в дождь-то?
– Да возок в лесу застрял, эвон, за рекой, – Раничев неопределенно махнул рукою. – Вытянуть бы, да покуда охочих искал, провозился. Теперь-то уж все – темнища. А ты сам-то из княжьих будешь?
Отрок протяжно присвистнул:
– Тю! Скажешь тоже! Из княжьих… Кабы был из княжьих, рази б в этакой рванине стоял бы? – он тряхнул мокрым плащиком и, громко шмыгнув носом, пожаловался: – Надоело тут – жуть. Скорей бы уж смена.
– Э, так ты из ополчения, – закивал головой Раничев. – Местный, что ль? Уцелел, брат!
– Не, дядько, – стражник замахал руками. – Что ты, не местные мы, прихожие. Со Пронской землицы смерды, язм да батюшка мой Прокл.
– Вон что… А тебя-то как кличут?
– Лукьяном. – Воин опять шмыгнул носом. – Не слыхал ли, петухи пропели?
Раничев отмахнулся:
– Не, не слыхал. Да и откель тут петухи-то? Супостат, поди, всех переел-пережарил.
– Да есть, – улыбнулся Лукьян. – Вон хоть у Спиридона-хромца али у Ефимия на постоялом двору.
– На постоялом двору? – заинтересовался Иван. – А где двор-то?
– Да там, – отрок махнул рукою и вдруг попросил жалобно: – Ты это, не уходи, дядько… Уж смена скоро – так я тебя как раз на постоялый двор к Ефимию и отведу. К себе б позвал, да землянка у нас сырая, вишь, как нос заложило? Как бы лихоманка не приключилась.
Раничев посочувствовал:
– А что зимой-то заведете?
– А зимой назад, в Пронск, к хозяйству! – Лукьян посветлел ликом… или это просто луна показалась на миг в разрывах дождевых туч? – Мы ж тут не на совсем, на службу, тиун княжий сказал – до зимы, а там возвертайтеся.
– Скучна небось службишка?
– Как сказать, – отрок пожал плечами, похвастал: – Во прошлую седмицу едва на схватили татей – людокрадством тут промышляли. Наши уж им дали – с тех пор сюда носа не кажут.
«Сказал бы я тебе, как не кажут!» – про себя усмехнулся Иван, а вслух выразил свое одобрение:
– Так им, лиходеям, и надо. Словили кого?
– Да не, убегли, шпыни бесовы.
– А что, Олег-то Иваныч сейчас в Пронске? – словно бы невзначай поинтересовался Раничев. – А то мне б к его двору – может, какой-нибудь товар заказали б?
– Не, не в Пронске, – Лукьян повертел головой. – Наши недавно оттуль приезжали, ничего не сказывали, а видали бы князя, так рази ж не похвалились бы? У себя князь, дай ему Бог здоровья, в Переяславле-граде.
– Экое у тебя копьецо, – Иван попробовал пальцем втульчатое острие сулицы. – Остро!
– Сам затачивал! – похвалился отрок. – Ой, глянь-ко, кажись, идет кто-то? Ты уж не уходи, недолго осталось.
– Не уйду уж, – Раничев едва не расхохотался. Ну, блин, и часовой, однако! И скучно ему, и страшно, и одиноко. – Тебе годок-то какой, Лукьян?
– Пятнадцатый, дядько.
Иван покачал головой – одначе! Хотя, в общем-то, чего удивительного? Какой же староста отпустит справного мужика на княжью службу? Как всегда бывает – приедет тиун в деревню, грамотцу старосте прочтет, тот голову почешет, чем Бог послал угостит тиуна, да на следующее утро, с мужичками покумекав, решит – кого отправить. Того нельзя – у него охоты, другой сети чинит знатно, третий с молодою женой, четвертый… Вот по всей деревне и насобирали за ночь таких, как Лукьян, отроков, да бобылей, да изгоев, из мужиков ежели кого – так только тех, кто старосте чем-то не по нраву вышел. Раничев хмыкнул:
– А что, Лукьян, батько-то твой давно ль со старостой вашим в ссоре?
Страж резко обернулся:
– А ты откель про то знаешь?
Меж тем из-за старой ветлы вдруг показались тени. Двое. Вышли на лунный свет, осмотрелись и ходко направились прямиком к стражу. Тот поднял копье:
– Кто идет? Откликнись!
– То мы, Лукьяне. Барбаш с Варфоломеем. А с тобой ктой-то?
– Так, знакомец один. – Лукьян с видимым облегчением опустил копье, посетовал: – Чтой-то вы долгонько?
– Да пока шли, заплутали малость.
Барбаш с Варфоломеем, подойдя ближе, остановились. Тоже те еще вои, немногим старше Лукьяна, правда, пошире в плечах. Один из них – Барбаш – сменил на посту промокшего до костей Лукьяна, а второй – Варфоломей – постоял маленько да двинулся в одиночестве дальше, к воротам.
– Ну, мы пошли, – махнул рукой Лукьян. – Остея ждать не будем, некогда.
Барбаш хмыкнул, поплотнее заворачиваясь в плащ, попросил:
– Передай там, чтоб утром не залеживались, сменили.
– Да уж, залежишься там, коли крыша худа, – прощаясь с напарником, усмехнулся отрок, оглянулся на Ивана. – Идем?
– Идем, – кивнул тот. – Далеко ль до корчмы-то?
– Не корчма там, двор постоялый, – почему-то шепотом пояснил Лукьян. – Невдалече будет.
Раничев на ходу пожал плечами, силясь припомнить, чем постоялый двор отличается от корчмы. Кажется, корчма – коллективное владение определенной городской округи, улицы или даже всего посада, постоялый двор же может принадлежать и частному лицу, но опять же не обязательно. Могут быть и княжеские дворы, и посадские. Да и корчмы… Частенько тот, кого общество наняло для управления корчмою, становился вскорости ее полноправным хозяином. Так что, наверное, никакой особой разницы между этими двумя заведениями нет, ну разве что постоялый двор обычно побольше, с просторной конюшней да амбарами для товаров.
Постоялый двор Ефимия оказался именно таким, каким и представлял его себе Раничев, – основательным, выстроенным из обхватистых бревен, с высоким частоколом и надежными воротами из крепкого дуба. Учуяв чужих, за воротами утробно забрехал пес.
– То Елмак, – обернувшись, пояснил Лукьян. – Кобелек знатный!
