Задумавшись, поддавшись нахлынувшим вдруг мыслям, Раничев и не заметил, как подошла к концу служба. Народ, крестясь, повалил к выходу поначалу благостно, сановито, затем – поспешно толкаясь. Праздник-то – он ведь только еще начинался!
Выйдя на паперть, Иван прикрыл глаза – настолько ярким показался ему солнечный свет, впрочем, и не ему одному, после полумрака храма. Прищурившись, Раничев приложил руку ко лбу козырьком – смотрел, как в небе стремительно пронеслись птицы с раздвоенными хвостиками. Ласточки или стрижи. Летели высоко – дождя не будет, а еще примета такая была: Благовещенье без ласточек – к холодной весне. Нынче, значит, весна теплою будет. Ну оно и так видно.
Иван распахнул однорядку, расстегнул верхние пуговицы кафтана. Жарко!
– Теперь куда, господине? – почтительно осведомился Пронька. – На торжище или в корчму?
Иван задумался:
– Пожалуй, для начала – на торг, подарков купим. Ну а потом можно и в корчму заглянуть, выпить – праздник все же.
Кивнув, Пронька обернулся к остальным, махнул рукою – на торг, мол, идем.
Торговая площадь в Угрюмове располагалась тут же, за старой башней. Рядки, лавки, а кто и просто так торговал – с телег. Раничев присмотрелся: товарец сейчас был все больше праздничный: дорогие, переливающиеся на солнце ткани, узорчатые покрывала, разноцветные ленточки – в косы, тут же – в посудном ряду – золотые и серебряные блюда, многие – с чеканкою, ярко начищенные – больно глазам – медные тазы, сковородки, миски. Не отставали и мастера-деревщики: посуда у них тоже имелась, и в избытке – покрытые резьбою тарелки, липовые миски, корцы, плетенные из лыка фляжицы, а кроме посуды имелись еще и разноцветные прялки, и раскрашенные в веселые цвета веретена, и пряслица, и еще какие-то чудные вещицы, бог знает для чего предназначенные, Иван даже об этом и не задумывался, проходил мимо, остановился лишь напротив ряда игрушек: деревянных расписных медведей, волков, лисиц, глиняных свистулек, костяных гребней и прочего, прочего, прочего – глаза разбегались.
– Желаешь чего, господине? – угодливо изогнулся продавец. – Эвон, купи детишкам свистулечки!
– Простоваты больно. – Иван усмехнулся. – Нет ли чего посложнее?
– Посложнее? – Торговец ненадолго задумался и, нагнувшись, вытащил из кучи поделок маленькую молотобойню. – Эвон, возьми кузнецов.
Раничев засмеялся в голос:
– Была у моих когда-то такая игрушечка. Сломали.
Торговец развел руками:
– Ну уж этак-то любую игрушку сломать можно. Дети – они дети и есть.
Долго ходил по рядкам Иван, захаживал в лавки, приглядывался. Выбрал-таки наконец. Сыновьям – резные из дерева шахматы – пора уже играть учиться, ум вострить, дочке – разноцветные бусы, ну а супруге – дивной красоты ожерелье из янтаря – солнечного камня. Себя только забыл; впрочем, ничего такого для себя интересного Раничев на торжище и не заметил. Оружие? Так оружейная лавка оказалась наполовину пустой, а из того, что там было – мечи, сабли, наконечники для рогатин, – ничего Ивану не поглянулось. Сабля у него была куда как лучше, а наконечники чернохватовские кузнецы ковали ничуть не хуже. Нечего было брать!
Походил-походил Иван да направился к музыкальному рядку, где продавались гусли, домры и – куда как больше – всякие сопелки, дудки, пищалки. Думал взять чего – душу потешить, что и говорить – любил музыку. Чуть позади, за рядками, несмотря на церковный запрет, тешили собравшуюся толпу скоморохи. Двое – в занятных раскрашенных масках, по всей видимости, изображали двух пропившихся пьяниц – «питухов»; третий, толстый, в маске волка, повадками походил на кабатчика. «Питухи» уже давно пропились и теперь клянчили у «кабатчика» лишнюю чарку:
Ты налей-ко, налей,
Зелена вина,
Зелена вина
Чашу добрую!
За спиной «кабатчика» замаячила «добрая чаша» – огромная, на десятерых, братина.
– Эвон! – смеялся народ. – Немалая чашица. Пить не перепить.
– Эти-то питухи да не перепьют? От только не на что.
– Да найдут – на что, голь-то на выдумки хитра, не нами сказано.
Чувствуя неподдельную заинтересованность толпы, скоморохи-«питухи» обратились к людям за советом. Один схватил за рукав Проньку и слезно заголосил:
– Ой, детинушка, чтой-то делать мне, сирому да убогому, присоветуй! Може, остатнюю рубаху продать?
– Так продай. – Пронька конфузился, не очень-то ему нравилось столь пристальное людское внимание. А народишко веселился, подначивал:
– Скажи, скажи им, паря! Присоветуй.
– Продать? – Скоморох с деланным удивлением почесал заросший затылок и вдруг одним ловким движением скинул с себя рубаху – рубище! – упал на колени, протянув рваную одежонку Проньке. – Купи, купи, детинушко! За одну серебрину отдам, так и быть, больно уж выпить хочется!
Пронька не знал, что и делать.
– Порты, порты ему запродай! – советовали в толпе. – За порты, чай, две деньги даст, эвон, порты-то важные.
«Важные порты» были все в грязи и заплатках. Испугавшись, что поганый скоморох сейчас протянет ему и их, Пронька нащупал в кошеле мелкие, с ноготь на большом пальце, монетки – деньги – и бросил одну из них вымогателю, тут же пообещав, ежели тот не отстанет, хорошенько угостить палкой.
– Эвон, палкой! – потешался народ. – А есть у тебя, паря, палка-то?
– Сабля, сабля на поясе есть!
– Эй, питухи, паситеся. А ну как он вас саблей?
Скоморохи тоже заметили саблю и поспешили убраться подальше. Отошли, однако, недалеко – к девкам, что, раскрасневшись, жевали пряники и с неослабным вниманием следили за разворачивающимся действом.
– Ой, девы, девы, – запричитал полуголый – якобы пропивший рубаху – скоморох. Якобы – потому как рубаху он давно незаметно передал своему напарнику, а деньгу – пес, конечно, зажилил. – Девицы красны, а ну-ко, порты у меня купите!
И так он прыгнул на девиц, с таким напором дернулся, будто тут же и хотел в единый миг сбросить штаны. Девки завизжали, попятились, однако не тут-то было: сметливые скоморохи давно окружили их со всех сторон и начали вымогать пряники. Ну пряников девкам было не жаль: нате, подавитеся!
– Ой, Никитушко! – обняв своего сотоварища, заблажил «питух». – Закуска у нас есть, дело славное. Идем-ка в корчму! Эй, корчемщик, корчемщик! Наливай на все.
– А не налью! – «Кабатчик» выставил вперед ногу и упрямо склонил голову. – Не налью, пока не спляшете!
– Пляшите, питухи, пляшите! – подзадоривали зрители. – Не нальет ведь, упырь.
– А и спляшем! – Скоморохи переглянулись, махнули своим. – А ну-ка, робяты, вдарьте по струнам, вострубите в свиристели-сопелицы, раскатитеся бубнами!
Остальные скоморохи, похоже, только того и ждали. Первыми грянули гусли и домры, хорошо так, заливчато, с перебором, Ивана аж чуть слеза не прошибла, да и не его одного. Но это еще была, так сказать, прелюдия – главная-то музыка зазвенела дальше. Впрочем, «зазвенела» – вряд ли удачное слово для обозначения хотя бы и малой толики того бедлама, что вдруг сотворился на торговой площади славного града Угрюмова! Ухали барабаны, звенели бубны, трещали трещотки, колотились-гремели колототушки, брунчалки, это уже не говоря о колокольчиках, бубенцах, боталах и варганах. Еще и на ложках наяривали, и в глиняные свистульки дули, и в сопели, и в свиристели! И вот под весь этот жуткий аккомпанемент «питухи» с «кабатчиком» затеяли пляску, вернее сказать – свистопляску, с посвистом, с подскоками, с вывертами.
