Он дружески хлопнул тезку по плечу.
Отдав соответствующие распоряжения и послав за священником, Олоф Шведский уединился у себя в апартаментах. Он еще раз пожалел, что так долго тянул с постройкой каменного замка. В деревянный наглый норвежец вошел, как в крог, только что не сунул серебряную монету привратнику на пиво. В каменном замке можно было бы запереть ворота и отстреливаться со стен.
Священник, расторопный длинный латинянин, прибыл через час. Он поздравил счастливого отца с важным биографическим событием и заверил его, что к утру в церкви все будет готово, добавив к этим уверениям замысловатую латинскую фразу, объясняющую, зачем все идет именно так, как должно идти. Замечательный язык – латынь, подумал конунг. Поговорки на все случаи жизни. Любое свинство можно оправдать.
Дочь его Ингегерд вскоре явилась, краснющая, заикающаяся, притихшая, и сообщила, что все очень здорово улаживается.
– Дура, – сказал конунг. – Где Хелье?
– Где-то поблизости. Он вчера вернулся из Старой Рощи.
– Найди его и приведи сюда. Живо.
– А после помолвки мы будем… – она запнулась. – Возлежать?
Олоф побагровел.
– Я тебе возлягу! Хорла малолетняя! Кыш! Ищи Хелье!
Хелье был двоюродным братом Ингегерд, на год младше наглого норвежца – ему было девятнадцать. Рос он более или менее на глазах Олофа, но сам по себе. Сам по себе учился чему попало у местных римлян-священников, сам по себе однажды сбежал в Старую Рощу и там, в последнем серьезном лагере викингов, учился диким боевым приемам и пьянству. Родители его, польско-смоленских кровей, махнули на него рукой. К счастью, у них были другие, более почтительные, дети.
Именно Хелье был нужен теперь конунгу. С неприятным удивлением Олоф понял, что ему не на кого больше положиться.
Спрятать дочь возможным не представлялось – норвежцу тут же донесли бы, за медный грошик, а то и вовсе из подобострастия, и по извлечении Ингегерд из укрытия, норвежец, давая волю законному возмущению, сжег бы Сигтуну до тла.
Просить защиты у франков – себе дороже. Поляки – ненадежные, они не любят Олофа. В Италии стоит норвежский контингент. Предложить дочь в жены кому-то из лидеров Второй Римской Империи – вряд ли возьмут. Хайнрих Второй по уши завяз в конфликте с Польшей, ему сейчас не до Скандинавии. Оставался Хольмгард.
В Хольмгарде правил улыбчивый, обаятельный, неженатый Ярислиф, сын и вассал Владимира. То есть, не сам правил, правили за него, но появлялся в нужные моменты, почетным гостем присутствовал в правлении. Люди Ярислифа постоянно пользовались услугами шведского воинства и, наверное, были бы непрочь узаконить военные связи Сигтуны и Хольмгарда. А если норвежцу это не понравится – его дело. За Ярислифом стоит Владимир Киевский. Он не жалует сына, но не потерпит норвежских поползновений на земли своего вассала. Лучше Ярислиф, фатоватый но, очевидно, добрый, чем этот хам и самозванец. Конунг он, видите ли. Топить в пруду таких конунгов надо.
Хелье появился только через два часа. Олоф наорал на Ингегерд, желавшую присутствовать при беседе, и выгнал ее вон из апартаментов, велев ей основательно помыться, а то уже неделю не мылась, гадина. Когда дверь за ней в знак дочернего протеста яростно захлопнулась, конунг оглядел Хелье с ног до головы.
Тощий, среднего роста … хмм … подросток, несмотря на вполне зрелый уже возраст. Лицо частично славянское, скуластое. Глаза большие, серые. Нос прямой, внушительный. Очень светлые, длинные волосы аккуратно расчесаны на пробор. Взгляд туповатый и насмешливый одновременно. Из-под короткого плаща торчит внушительный сверд, правое плечо чуть пригибается под его тяжестью, перевязь явно натерла ключицу. Одет слишком легко для марта месяца.
– А поручу-ка я тебе важное посольство, Хелье, друг мой, – велел конунг строгим голосом. – Сядь.
Хелье сел, грохнув свердом.
– Кузина твоя, Ингегерд, в беду попала, Хелье.
– Я слышал, – отозвался Хелье. – Она говорит, что он ей нравится.
– Говорит она… говорит! Через два года его зарежут его же горлохваты, а заодно и ее!
– Но надо же ей за кого-то выйти замуж, – резонно заметил Хелье.
– Молчи! – крикнул конунг. – Молчи, дурак! Что мне делать, – пожаловался он. – Меня окружают одни дураки. И союзники дураки, и враги тоже дураки. Все эти дураки все время о чем-то договариваются между собой, дерутся, безобразят, мирятся, и все это в обход того, что я им говорю, потому что дурак с дураком договорится скорее, чем с умным. Им даже понимать друг друга не надо. В общем, кроме тебя, Хелье, защитников у Ингегерд нет. Ее нужно выдать замуж за Ярислифа.
– Он старый и глупый, – заметил Хелье.
– С чего ты взял?
– Так говорят.
– Ему тридцать четыре года.
– Старый.
– О его уме ходят легенды.
– За которые он платит, конечно же.
– До чего ты, Хелье, остер на язык стал. Неприятно остер. Что ни слово, то яд горький. В Старой Роще тебя всему этому обучили?
– Не обращай внимания, конунг. Это, говорят, по молодости. Пройдет.
Конунг не выдержал и рассмеялся.
– Слушай меня, мальчик. Ты поедешь в Хольмгард к Ярислифу. Ты скажешь ему, что за Ингегерд он получит в приданое Ладогу. Ты скажешь, что я освобожу всех шведских воинов, ему служащих, от пошлины в мою пользу. Таким образом он сможет меньше им платить. Не он, но его люди, но это все равно. Объяснишь ему, как сумеешь, насчет норвежского хама. Если он тебе откажет…
– Да?
Конунг вздохнул.
– Если откажет, езжай дальше. На Русь. В Каенугард. Владимир недавно овдовел.
– По-моему, это глупо, – заметил Хелье. – Неприлично как-то. Владимиру лет сто двадцать, по меньшей мере.
– Пятьдесят восемь, – сказал Олоф.
– Неприлично.
– Не твое дело. По мне, так лучше он, чем…
– По тебе, конунг, кто угодно лучше. Чем тебе не нравится Олаф? Вояка как вояка.
– Что ты за него вступаешься!
– Я очень хорошо помню, – глаза у Хелье сузились, – как чувствует себя человек, у которого из-под носа увели невесту. Ты был когда-нибудь в таком положении? Не был. А я был. Ах, милый Хелье, – пискнул он фальцетом, передразнивая кого-то, – ты хороший мальчик, но недостаточно знатен и совсем не богат! Кстати, – добавил он с оттенком мстительности, – почему это я не богат? Вот почему? Вот объясни мне. Положим, состоять в родстве со шведским конунгом – это еще не знатность. Но где мое богатство? Где состояние?
– Сам виноват, – заметил конунг.
– В чем? В том, что я не старший сын своего отца?
– Безобразил много. Вот отец и лишил тебя твоей доли.
– А ты что же? Я в этом хлеву верчусь с измальства, Ингегерд за косички дергал, нос ей вытирал. У тебя на побегушках был. Где мое состояние?
