Ознакомительная версия.
– Две полушки.
– Однако! – Мужичок почесал в голове. Потом махнул рукой: – Согласен.
– Сначала деньги давай.
Мужик вытащил из кошеля медные деньги.
– Обожди здесь, я мигом.
Не успел мужик запротестовать, как я ввинтился в толпу и, подойдя к торговцу бумагой, купил два листа бумаги и чернила. Были чернила в глиняном маленьком горшочке, заткнутом деревянной пробкой, и – что мне понравилось – горлышко горшочка было перевязано бечевкой, держа за которую, было удобно его нести.
Я вернулся к мужику. Вокруг него уже стояли любопытные, и мужик возмущался:
– Отдал деньги, а он в толпу – шмыг, только его и видели.
Вокруг засмеялись:
– Не будь простофилей!
– Ты не про меня ли рассказываешь? – тронул я мужика за плечо.
– Ага, явился, я уж думал – убег с деньгами-то!
– Так за бумагой же ходил.
– Ну тогда пиши.
Я пристроился за дощатым прилавком.
– Чего писать-то?
– «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»
Я писал быстро – все-таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.
Я закончил письмо, перечитал его мужику.
– Вот спасибочки, теперь весточку жене передам – знакомца встретил, на ладье в родимые места идет.
За полдня я написал еще два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не все так уж и плохо», – решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.
А на следующий день мне повезло еще больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошел богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.
– А языки другие знаешь ли?
– Какие интересуют? – деловито осведомился я.
– Аглицкий.
– Учен, могу.
– Гляди-ка, – изумился купец. – А откель?
– Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?
– Дело, дело, – заторопился купец. – У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? – Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: – Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдем?
– Две полушки задатка.
Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой – чернила у меня уже были.
Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошел в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.
Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку – приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворенно кивнул: «Все так!» Он отсчитал уговоренные деньги, а взял я с него по тройной таксе – все же не на кириллице писал.
Довольный, я пошел на торг, и за день мне удалось написать еще шесть прошений.
А утром следующего дня, когда я пришел за бумагой, ее продавец предложил:
– Что ты все время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.
Я прикинул – и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.
И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера – пока можно было еще различить буквы.
На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы еще жильем обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На мое счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдет дождь – и выглядеть я буду как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.
На еду я уже зарабатывал, и понемногу – по одной-две полушки – откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.
Жилье нашлось скоро и неожиданно.
В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем все-таки осмелилась.
– Милок, не напишешь ли челобитную?
– Напишу – чего же не написать. Две полушки всего.
– Так денег нетути.
– Бабушка, бумага денег стоит.
– Нет у меня денег, беда просто.
Смилостивился я над бабкой – выслушал и написал челобитную. Прочел про себя – все ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.
– Бабуля, ты ведь давно здесь живешь?
– Как родилась, так и живу здесь.
– Не знаешь, где угол можно снять?
– У меня и можно. Тебе, что ли?
– Мне, бабушка.
– Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, – третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.
– Договорились, жди вскоре.
Как только начало смеркаться и торг опустел, так я и пошел к бабке Авдотье.
Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.
Все-таки крыша над головой – это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.
Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать – да мало ли найдется применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность – хоть покушать было из чего. Я все время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.
Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трех человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги – короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.
Вдруг по продавцам и покупателям пробежал какой-то шумок, толпа слегка раздалась, и по образовавшемуся проходу важно, с презрением поглядывая на окружающих, прошествовали двое невзрачного вида мужичков. Одеты они были в черные подрясники, и их можно было бы принять за монахов, если бы не отсутствие клобуков на голове. На поясах у них висели сабли.
– Опричники! – прошелестело по толпе.
Ну да, сейчас они – в силе, только я твердо помнил, что существовать опричнине оставалось месяц-два. Грабить, убивать и измываться над жителями они были мастера.
Однако как только государь призвал их отбить татарское нападение Девлет-Гирея на Москву, поскольку царское войско было занято войной с ливонцами, опричники объявили себя «в нетях», сказались больными. Тогда разгневанный царь приказал казнить князей Вяземского и Грязного, а также воеводу Алексея Басманова, царского любимца, обвинив их в измене, а опричнину разогнал.
Однако же разоблачение «царевых слуг», уничтожение ненавистной опричнины, семь лет терзавшей Русь, впереди… А пока же страшное время убийств и грабежа не миновало, и были они в большой силе.
Свирепствовали и лютовали опричники хуже татар – творя со своим народом немыслимые зверства, могли убить любого человека, объявив его изменником. Обезглавливали, вешали, жгли на кострах, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол.
Среди народа по всей Руси ходили ужасные рассказы про расправы о прошлом годе в Новгороде, когда царедворцы оговорили перед царем новгородцев, и опричники тысячами убивали людей, включая грудных младенцев, кидали в прорубь Волхова. Даже за выпивку опричники могли бить кнутом до полусмерти, а затем утопить в проруби. Особенно они любили издеваться над людьми именитыми и богатыми. Опричники, казня боярина или князя, вырезали его дворовых слуг, крестьян же забирали к себе на собственные земли. Народ – от холопов до князей – опричников ненавидел и боялся, называя их «кромешниками».
Вот такие два ублюдка и шагали неторопливо по торгу. Чего им здесь было надо – неизвестно, но все, на кого падал их цепкий взгляд, боязливо отводили глаза или торопились затесаться в толпу.
Опричники просто упивались властью и вседозволенностью.
Взгляд одного из них упал на красивую молодую девушку у прилавка с женскими украшениями. Рядом с ней стоял уже немолодой мужчина купеческого вида.
– О, гляди, Тимоха, какая краля.
Мутноватый взгляд Тимохи сфокусировался на девице, губы расплылись в плотоядной усмешке.
– Никак изменщица, держи ее.
Оба опричника схватили девушку за руки. От неожиданности девица взвизгнула и пнула одного из опричников ногой по голени.
– Ах, ты так с государевыми слугами?!
Тимоха выхватил из-за голенища сапога плеть и стал охаживать девушку по плечам, рукам, стройному стану. Толпа отпрянула в стороны, страшась продолжения. Купец даже не попробовал заступиться за дочь. Глазами, круглыми от ужаса происходящего и собственного бессилия, он лишь смотрел на избиение.
Ознакомительная версия.
