— Я вижу, вам хуже, Андрей Евгеньевич. И совсем скоро сделается еще хуже. Но это хорошо. Это значит, вы входите в кризис, и быстро входите. Болезнь не успела вас слишком уж измотать. Скоро вам понадобятся все силы, какие у вас есть. Просто для того, чтоб оставаться в сознании. Вы все еще держитесь. И вы сможете держаться дальше. Не засыпайте сейчас. Оставайтесь со мной. Слушайте мой голос. Помните: пока вы слышите мой голос — вы живы.
Дыхание удалось синхронизировать. Саша поняла это по тому, что у нее участился пульс. Сердце стало биться неровно, по телу прокатилась волна озноба, на спине выступил пот.
Но ее задача — не умереть вместе с ним, а вернуть к жизни его. Надо чем-то его зацепить. Заставить его слушать ее, превозмогая сон, преодолевая смерть. Вызвать у него сильное чувство, которое привяжет его к миру живых.
Но какое это может быть чувство?
Страх? Трудно. Капитан наш не из робких. А если передавить, так просто отдаст богу душу, и в чем тогда смысл.
Сострадание? Может сработать. Контрразведчица, не способная работать под деву в беде, профнепригодна. Просто дай ему понять, как ты нежна и уязвима.
Но есть в этом что-то небезопасное. Это же приворот, присуха. Тонкий лед. Да и просто пОшло, в самом-то деле.
Думай, Саша. Как можно подействовать на мужчину?
Ну конечно. Стремление к величию. На это покупаются они все.
— Мы говорили о будущем, Андрей Евгеньевич. О том, что нет другого будущего, кроме того, что строим мы, большевики. Но знаете, почему его нет? Потому что нет того, кто мог бы его создать. Пока нет.
Я открою вам одну тайну. Маркс был прав во многом, но в одном ошибался. Не реальность формирует идеи, а идеи формируют реальность. Только не реальность настоящего, а реальность будущего. Если сейчас появится противостоящая нашей идея — появится и альтернативное, назовем это так, будущее.
…Заткнись, заткнись, заткнись! — орал голос где-то на краю сознания. Саша с легкостью его приглушила. Щербатов медленно, редко дышал и слушал ее очень внимательно. Саша не думала о том, о чем теперь говорить. Она просто настроилась на лежащего перед ней человека, такого сильного и такого беспомощного. Ее речь была собрана из обрывков его слов, мыслей, чувств. Саша нашла волну, и волна подхватила ее.
— Вы говорили о человеческом достоинстве, которое можно обрести, когда занимаешь свое место. Но легко ли человеку обрести свое место в меняющемся мире? Нет большего счастья, чем исполнять свой долг. Но как осознать свой долг среди неопределенности, которую безумцы называют свободой?
— Продолжайте, не останавливайтесь, — прошептал Щербатов.
Саша сосредоточилась на дыхании — сейчас у них было одно дыхание на двоих, и если она собьется, дышать сам он не сможет. Возможно, не сможет дышать и она, слишком тесной стала их связь. Теперь и ее сердце болело и билось неровно, словно она тоже горела в тифозной лихорадке — что так и было в некотором смысле.
— Не в том ли задача государства, чтоб найти всякому человеку его служение? — Слова не имели значения, важно было только продолжать говорить то, что могло удержать его на этом берегу. — Россия измучена хаосом и потрясениями. Она ждет того, кто принесет ей умиротворение. Люди и классы перестанут сражаться за свои интересы, потому что всякий сделается частью общего. И тогда над великой Россией взойдет солнце, под которым у каждого будет свое место.
Саша не думала, что говорит, и не следила за тем, что происходит вокруг. Удар, выдернувший ее из транса, пришел словно ниоткуда, из пустоты. Били ногой в плечо, пытаясь придавить к полу и не дать ее руке добраться до кобуры. Уклониться Саша не успела, но успела использовать энергию этого удара, чтоб откатиться в сторону.
Напали двое. В движении Саша выхватила маузер и разрядила магазин в их сторону. Половина пуль ушла в стены, и все же один завопил во всю глотку и рухнул куда-то в сторону двери, а другой, покачнувшись, упал на Сашу сверху.
Он был здоровенный детина, и хотя в него вошло две или три пули, кажется, это только разъярило его. Нож из простреленной правой руки он выронил, но левой намертво прижал к полу Сашину ладонь, сжимающую маузер. Не понял, что магазин расстрелян? Саша извивалась, пытаясь ударить его — ступней в голень, коленом в пах, лбом в лицо — но ни один удар не достиг цели. Он был тяжелее и сильнее. Черт, этот пистолет должен спасать ей жизнь, а не стать причиной ее смерти! Обидно, если это цвета сырого мяса лицо, яростный вой и запах сивухи из распахнутой глотки станут последним, что она узнает в жизни! Сейчас нападающий догадается, что кисть сжимающей маузер руки можно не только придавливать к полу, но и выкрутить, и тогда…
Выстрел. Громила посмотрел на Сашу изумленно, выпустил ее руку, обмяк и навалился на нее всем весом. Струйка крови из его рта вытекла Саше на лицо.
— Саша, вы не ранены? — спросил Щербатов.
Саша вывернулась из-под мертвого тела. Несколько секунд они с Щербатовым смотрели друг на друга, тяжело дыша. В руках Щербатова дымился браунинг.
Кисть правой руки горела от пульсирующей боли, но все пальцы сгибались как надо. Плечо, на которое пришелся первый удар, онемело, но кое-как двигалось. Саша неуверенно поднялась на ноги. Стерла ладонью с лица чужую кровь. Похоже, обошлось ушибами. Ничего.
Шипя от боли в руке, с грехом пополам вставила запасную обойму. Подошла к первому, еще стонущему, громиле и выстрелила ему в затылок. У нападавших даже стволов не было, заточки только, они были пьяны и явно нацеливались на легкую добычу… впрочем, легкой добычей она едва и не стала. Не сама она, а ее пистолет, вот что интересовало их.
— Так все-таки годы кропотливой работы, чтоб превратить их в людей, или достаточно одной обоймы маузера? — спросил Щербатов.
— А вам, я смотрю, лучше, — огрызнулась Саша. Только вчера выстиранная гимнастерка перепачкалась кровью. — Передумали помирать, сдается мне. Что мне следовало делать, в больницу его отправлять?
— Да нет. Просто зачем же вы… сама? Я мог бы.
— Ну, знаете! Чекист из нас двоих пока еще я. Но спасибо вам за этот выстрел. В самом деле, Щербатов, как вы?
— Не знаю, что вы сделали, но это помогло, — отозвался Щербатов. — Я благодарен вам, хотя и не понимаю, за что именно. А вот стреляете вы из рук вон плохо. Эх, будь вы у меня в батарее, со стрельбища бы не вылезали. Как вы собираетесь защищать свою революцию, ну или что бы то ни было, если и себя защитить не можете?
Саша тяжело привалилась к стене, через боль разминая ушибленную кисть. Пахло кровью и порохом. Этот запах успокаивал. Саша стала вспоминать, что было до того, как сюда вломились грабители.
Лучше б ей было не вспоминать. Во рту пересохло, сердце бешено заколотилось где-то в районе горла. Она начала сеанс гипноза — и не закончила. Не вывела Щербатова из того состояния, в которое погрузила. Не приказала ему забыть. Это значит… господи, что это значит? Он так и остался привязанным к тому, о чем она ему говорила? А говорила она… черт, черт, черт!
Теперь его, конечно, надо убить. Зачем спасала только. Да, он ничего не сделал. Но не ждать же, пока сделает. Да, это ее ошибка, а не его. Что ж, люди гибнут из-за ее ошибок. Не он первый, не он последний. Пристрелить и дело с концом. Все равно вызывать труповозку, так пусть вывезет три трупа заместо двух. Кто вообще станет считать. Революция все спишет.
Вот только… не так это просто. Они с Щербатовым все еще дышали в одном ритме.
Саша пошевелила сапогом труп второго нападавшего — того, что придавливал ее к полу. Пуля вошла в его левый бок и вышла из правого.
Саша прикинула траекторию от софы, на которой лежал Щербатов. Конечно же, оттуда ему куда проще было бы стрелять нападавшему в спину. Но выпущенная почти в упор пуля прошила бы громилу насквозь и оказалась бы в груди у самой Саши. Потому Щербатов стрелял так, чтоб его пуля прошла в паре дюймов от ее сердца. Рискуя промазать, что стало бы верной смертью и для него тоже, не только для нее. Это был бы превосходный выстрел даже для человека, который не испытывал только что проблем с тем, чтоб просто продолжать дышать.
