– Ну ты, урод! – Распутин навис над князем Юсуповым, – да-да, я к тебе обращаюсь, кусок дерьма. Где Сухотин и Лазоверт? Смотреть в глаза, отвечать быстро, чётко и только по делу, иначе кастрирую.
– Повезли домой Веру и Марианну.
– Когда будут обратно?
– Час… Нет, уже меньше, через полчаса.
– Хороший мальчик. Сейчас я тебя развяжу, и мы пойдем отпустим домой прислугу. Нечего им тут делать, я вас сам обслужу.
– Гриша, ты что, Гриша, – затараторил князь, – ты всё не так понял. Я всё тебе объясню!
– Конечно, объяснишь, куда ты денешься, – согласился Распутин, снимая путы, – но хочу предупредить. Мы идем рядышком, я тебя аккуратно держу за ручку, вот так…
Кисть Юсупова, взятая на излом, усмирила князя неожиданно сильно. Он ойкнул, закатил глаза и начал оседать. Пришлось усадить обратно и привести в чувство.
– Слушай, Освальд, – спросил Григорий по-английски, шлепая Юсупова по щекам, – он в постели тоже такой нежный-впечатлительный или в нем иногда просыпается суровый русский медведь? Вы садо-мазо практикуете?
Англичанин зло зыркнул глазами и отвернулся, а пришедший в себя Юсупов уставился на Распутина, как на пришельца. Полуграмотный мужик, заговоривший вдруг на приличном английском…
– Что вытаращился, Федя? – буркнул Григорий, рывком поднимая на ноги аристократа. – Вот сейчас отпустим слуг и я расскажу тебе сказку Шарля Перро на языке оригинала. Но, сука, если ты только дернешься и поведешь себя неправильно, слушать тебе будет нечем – уши оторву и съесть заставлю.
Дергаться Феликс не собирался. Стремительные перемены превратили его из заговорщика в заложника, да и само поведение святого старца в результате неудавшегося покушения было настолько неожиданным, что князь впал в глубокую прострацию, усиленную порядочной дозой кокаина для разогрева естества. Пугающие обороты речи и недоброе лицо Григория, кровавая дырка на его рубахе аккурат в районе сердца, рождали самые тоскливые предположения о потусторонних силах, для борьбы с которыми необходимы серебряные пули и осиновые колья, а не его утончённая, ранимая натура.
Роспуск прислуги прошел спокойно. Распутин аккуратно придерживал плохо стоящего на ногах князя, дискантом отдающего распоряжения, и ласково гладил его по прическе, не забывая второй рукой подгибать кисть аристократа, из-за чего Феликс эротично выгибал спину и приподнимался на цыпочки. Челядь, привыкшая к регулярным загулам князя, покорно поклонилась и шмыгнула за дверь, благодаря судьбу за отмену ночного дежурства. Последние члены великодержавной ОПГ задерживались, и Григорий решил открыть заседание клуба любителей прикладного суицида в неполном составе.
– Ну что, блямблямчики и цурипопики, – сдвинул он брови. – Сколько мусорное ведро ни утрамбовывай – выносить все равно придется. Посему начинаем наш вечер вопросов и ответов под рубрикой “Пусть говорят!” В студии присутствует интернациональный коллектив мальчиков-зайчиков, думающих задницей и через неё же получающих удовольствие…
Распутин остановил свой взгляд на выпученных глазах пришедшего в себя Пуришкевича.
– Нет-нет, Владимир Митрофанович, к вам это не относится. Вы – честный коррупционер и торговец наркотиками. Сколько кокаина и героина вы перетаскали на фронт в своем санитарном поезде, на поверку состоящем из трех вагонов, два из которых – аптека, один – библиотека, ась? [4] А какую патриотическую наценку на зелье имеете в действующей армии? Жалкие 300 %? Не оправдывайтесь, не стоит. Я понимаю, Just business, nothing personal! А вот компания у вас весьма любопытная. И мотивы моей ликвидации – тоже.
Распутин скосил глаза в сторону Юсупова.
– Вы, Пуришкевич, попали в чудесный трудовой коллектив. Прямо-таки ячейка ЛГБТ – это по латыни, матерно… Наш Феликс Феликсович и Дмитрий Павлович страдают, или наоборот – наслаждаются нетрадиционными половыми отношениями. Федю даже пытались лечить от гомосексуализма, но совершенно безуспешно. А Диму императорская чета подумывала женить на одной из своих дочерей. Но всю идиллию испортили злые языки, открыли глаза на сексуальные предпочтения их любимца и его наставника-любовника Юсупова. Разочарованные и возмущенные, император с супругой больше и слышать не хотят ни о каком браке своей дочери, да и самого Феликса с того времени в Царском селе не привечают. Разрушились матримониальные планы, закрылась военная карьера. Осталась только месть. А теперь вопрос: желали вы когда-нибудь, дражайший Владимир Митрофанович, стать пособником двух половозрелых особей мужского пола, обиженных пренебрежением к их суверенному праву тыкать друг дружку членом?
Распутин наклонился над Пуришкевичем, глаза которого бешено забегали, стараясь не встретиться со взглядом жертвы.
– Какая феерическая карьера, господин Пуришкевич! Какой стремительный взлёт – от начальника образцово-показательного санитарного поезда до орудия мести в руках педерастов… И не косите глаза на сэра Освальда. Он тоже заслуженный содомит… Райнер – близкий друг Юсупова ещё со времен Оксфорда. Настолько близкий, что назвал своего сына Феликсом. Только мотивы покушения у него другие, правда, Освальд? Впрочем, что я все время один говорю, давайте послушаем его самого.
Распутин подошел к англичанину, привычным движением снял шлейку, вытащил кляп.
– То, что вы делаете – сумасшествие, – отплевываясь, произнес британский разведчик, глядя на Григория с ненавистью.
– После того, как вы меня застрелили, – Распутин ткнул в кровавое пятно на рубахе, – имею право. Ну так как, Oswald Theodore Rayner, 1888 года рождения, завербованный британской секретной службой SIS в 1912 году. Будем рассказывать присутствующим про приказ о моей ликвидации, полученный вами лично от лорда Бьюкенена?
– Вы хорошо осведомлены, – процедил сквозь зубы Райнер, отворачиваясь.
– Ещё лучше, чем вы думаете! Я могу даже рассказать про служебную переписку ваших начальников – Джона Скейла и Стивена Эллея, где они информируют Бьюкенена о переговорах Протопопова и представителей кайзера в Швеции, обсуждают варианты, как не допустить сепаратный мир России с Германией. Распутин – это ведь не главная мишень, да?
– Я вам ничего не скажу, а вы ничего не докажете! – выпалил Райнер.
– Владимир Митрофанович, что вы трясете головой? Что-то сказать хотите? Одну секунду, – нежно проворковал Григорий, вынимая кляп.
– Исчадие ада, – выдохнул Пуришкевич. – Даже пули тебя не берут!
– Да, тяжелый случай, – вздохнул Григорий. – А я думал, что вам интересен мой рассказ, фактически подтвержденный неистовым Освальдом… Какой же вы упёртый тугодум! Глядя на вас, я начинаю думать, что в некоторые головы мысли приходят лишь для того, чтобы умереть. Простите, но каких-то специальных доказательств у меня нет…
Идея, сверкнувшая в самом дальнем закоулке сознания, неожиданно обрела зримые очертания.
– А впрочем, почему бы не попробовать, – пробормотал Распутин, складывая пасьянс из возможных ходов и удивляясь собственной наглости. Вскинул голову. Прислушался. – О! Этот треск говорит о приближении чудной великокняжеской сноповязалки Дмитрия Павловича, а хозяин прохлаждается в обмороке! Придётся встречать самостоятельно.
В бесшумной ночи спящего города звук работающего автомобиля, не отягощённого средствами шумоподавления, привычными для ХХI века, слышался за несколько кварталов как нечто среднее между ледоходом на реке и стрельбой из пулемёта длинными очередями. Выглянув из боковой двери, ведущей во двор прямо из полуподвала, Распутин увидел сравнительно низкую двухметровую ограду, заваленную сугробами. Единственное свободное от снега место – распахнутые настежь ворота, прикрепленные к массивным, метр на метр, воротным тумбам. Стало быть, въедут внутрь. Ну правильно – тело забирать. Где же встречать дорогих гостей? Тарахтит уже близко, за поворотом. В несколько прыжков одолев расстояние до ограды, отчего опять заныла только успокоившаяся грудь, Григорий примостился за воротным столбом, молясь, чтобы авто не было оборудовано зеркалами заднего вида.
