Услышав про часы, Володя встрепенулся. Призыв в армию был в неопределенном будущем, которого могло и не быть, а вот опаздывать на лекцию не следовало. Николай Васильевич очень не любил, когда его прерывали на полуслове.
Приятели успели вскипятить чаю и сидели, торопливо отхлебывая из кружек. До начала лекции оставались считанные минуты.
— Давай пей, — скомандовал Мишка, уже при галстуке, демонстративно поглядывая на монитор мобильника. Друзья его не забыли, побеспокоившись заварить чаю и на него.
Володя бросился переодеваться, между делом сделав большой глоток из предназначенной ему кружки, и сразу же выплюнул жидкость обратно. Увы, напиток был жутко соленым. Любезные товарищи, побеспокоившиеся об опаздывающем, не упустили возможности порезвиться.
Комментарий пострадавшего был непечатным, за исключением предлогов «а» и союзов «и». Дима и Миша ответили хохотом.
Злиться на них было смешно. Володя быстренько оделся, прополоскал рот холодной водой и лишь после этого кротко предупредил о своем вечернем дежурстве по кухне. Сокамерники переглянулись, уловив предупреждение.
— Я тебе помогу, — решительно заявил Миша, — мне все равно сегодня вечером делать нечего.
— Ого, — прервал веселье Дима, взглянув на часы, — пора отчаливать. И так придется бежать.
По пути в институт Володя успел сообщить услышанное по телевизору. Как и следовало ожидать, его сожителей и встретившихся по пути однокурсников известие о возможном призыве не обрадовало.
— Служить бы рад, прислуживаться… — Прокомментировал кто-то. Враги, накрошившие кучу трупов, были пока абстрактны, находясь непонятно где. А родимая армия в лице горвоенкомата — неподалеку. И оный орган пугал куда больше.
В аудиторию они влетели спустя минуту после звонка. Шеф еще не объявился. Свободными остались только передние места — цена долгого здорового сна. Более стойкий народ занял полезные для общения и чтения художественной литературы задние парты. Хотя по новой истории Европы месторасположение парты не имело значения. Без лекций экзамен сдать было невозможно, поэтому ручками усердно скрипел весь курс. Но в тылу как-то надежнее.
Вопреки ожиданию, требовательный Николай Васильевич явился на лекцию с пятнадцатиминутным опозданием. Если бы не появление по стране значительного количества пропущенных через камнедробилку человеческих тел такое нарушение дисциплины стало бы сенсацией. А так вызвало лишь небольшое оживление. Кто-то уже с надеждой высказал предположение о благоразумном преподавателе, совершенно правильно оставшемся дома. Ходить по улицам в наши дни весьма опасно.
Преподаватель их разочаровал. Он торопливо вошел в аудиторию. Студенты принялись доставать убранные в пакеты и сумки тетради. Николай Васильевич, однако, не спешил перейти к проблемам политического развития Англии второй половины 19 века. Бледный и взъерошенный, он уперся руками на кафедру и невидящим взглядом посмотрел на студентов.
— Только что я увидел на улице Ленина точно так же растерзанных людей, как показывали в Лимоново.
Новость потрясающая и очень страшная. Девчонки немедленно взвизгнули от ужаса, многие парни откровенно побледнели. Неведомый Джек-потрошитель, от которого нет никакого спасения, пугал всех. Больше всего шокировала именно неизвестность. Какая-то могучая сила прекращала людей в отбивные котлеты. И ни могучие мускулы, ни ум, ни даже оружие, поскольку уже стало известно, что среди изуродованных трупов найдено несколько пистолетов, не помогали.
Николай Васильевич, видимо, страшился того же. Он постоял, глядя лишь в только ему видимую даль, и глухо сказал:
— Если бы я вышел на десять минут раньше, я оказался бы среди них. Какое счастье, что я вспомнил об обещанной одному из вас книге.
— Николай Васильевич! — раздался робкий голос с галерки, — они давно… погибли?
Преподаватель потер дрожащие руки.
— Когда я появился на этом месте, от них еще шел пар. Полиция приехала позже меня. — Он нервно прошелся по аудитории, — смешные люди. Пытались допрашивать. Если бы я что-нибудь увидел, я представлял бы шестьдесят пять килограмм костей и мяса.
Он остановился около трибуны.
— Надо что-то делать. Прохожих же было не меньше двух десятков. А если прямо сюда…
Он не успел завершить. Светка Трифонова, одна из красавиц курса, завизжала, не в силах скрыть страха. Ее вопль, высокий и тонкий, заполнивший всю аудиторию, заставил всех оцепенеть в жутком, каком-то первобытном ужасе. Улица такая обычная и спокойная равнодушно смотрела на них провалами окон, за которыми таилась невидимая смерть. Володя почувствовал, что еще немного, и он сам завоет от ужаса. Он уже не видел товарищей, всю его душу заполнил всеохватный, пожирающий страх, требующий вскочить и, вопя и размахивая руками, бежать, бежать неведомо куда, лишь бы скрыться в безопасности. С другими было не лучше.
Громкий звук пощечины и вслед за этим наступившая тишина заставили студентов вздрогнуть и прийти в себя.
Лешка Губанов спокойно возвращался на свое место. Он один не утратил силы духа, найдя способ успокоить паникершу. У Светки на щеке на глазах начал наливаться красной краской след лешкиных пальцев. Придется девушке походить с синяком на лице.
— Ты что сделал, дурак! — снова завизжала Светка, но не так, как только что, а обычным оскорбленным визгом красотки, — ты же меня ударил!
Ее негодования никто не разделил, хотя в любом другом случае Леше бы не поздоровилось. Светка умела находить защитников среди сильных парней.
— Ты замолчишь или нет, крикунья, — грубо сказал ей Николай Васильевич.
Оскорбленная до глубины души Светка встала:
— Я выйду, — глядя себе под ноги, тихо сказала она. Весь ее вид говорил о намерении добиваться правды и защиты хоть в ректорате, хоть в суде.
На преподавателя ее тон не произвел впечатления.
— Идите, — спокойно сказал он. Молчаливый шантаж истерички занимал его сейчас куда меньше, чем неведомые потрошители. Прямо-таки «улица вязов» какая-то. Не хватало только выросшей из стены руки. Он почувствовал, что теряет спокойствие, сам может закатить истерику, и вцепился в трибуну.
Светке передалось его настроение. Она представила, как выходит в безлюдный коридор, куда-то идет совершенно одна, и села на место, тихо всхлипывая.
— Лекции не будет, — сухо сказал Николай Васильевич, — я пошел в деканат, может быть, до них довели официальную информацию. Должны же местные власти обеспокоиться. Не все им воровать. Вас я пока прошу оставаться на месте ради вашей же безопасности. Телевизор все смотрели? — дождавшись утвердительных возгласов, он торопливо вышел, оставив дверь приоткрытой. Не для контроля над студентами — для самоуспокоения. Давние, еще детские страхи вылезли из каких-то самых потайных уголков души. Ему было страшно оставаться одному по пути в деканат. Приоткрытая дверь оставляла иллюзию контакта с людьми. Страх держал душу. Он ничего не мог с этим сделать, хотя и пытался убедить, что мужчине более, чем сорокалетнего возраста не стоит быть таким трусливым. Но ужас продолжал сжимать его в своих тисках.
Курс, вопреки обычаю, не разразился суетой обычных разговоров. Люди сидели молча, словно уже изготовившись к неизбежному. Где-то рядом был враг — вездесущий и безжалостный. Паника бесшумно вилась между рядами, затрагивая своим шлейфом студентов. И самые отважные были готовы рвануть неведомо куда, лишь бы найти спокойное тихое место, где спрятать свою голову в безопасную лунку с песком.
Не выдержав такой обреченности, Дима встал, толкнул локтем мешающего выйти Володю, и направился к одиноко стоящему около доски сломанному стулу. Перекладина, соединяющая металлические ножки, разошлась на месте спайки, и сидеть на стуле было трудно. Теперь инвалид должен послужить праведному делу. Дима взял его в руки, словно прикидывая на вес, а потом, перехватив за ножки, резко ударил фанерной спинкой по железобетонному подоконнику. Спинка разлетелась вдребезги. Не останавливаясь на достигнутом, Дима поставил стул на пол и ударил ногой по сиденью. Оно сломалось, и в руках у студента оказались две железные стойки стула. Хоть какое никакое, а оружие.
