Это было не предложение, а приказ. Я вышла из комнаты, но даже не подумала пойти к себе и приступить к нетронутой вышивке, которую спрятала в книге. Ни за что не променяю шпагу на иголку с ниткой!
Папа отрабатывал сложную последовательность шагов в конюшне. Движения его правой руки казались такими стремительными и плавными, будто шпага служила продолжением его тела. Он, может, и не был первым фехтовальщиком среди мушкетеров, но определенно считался одним из лучших. Хотя не исключено, что он говорил так, только чтобы не зазнаваться. Сложно представить себе человека, более талантливого в фехтовании. И он любил это дело больше всего на свете… пока не встретил маму. Она была дочерью овдовевшего виконта, и когда она дала понять, что их отношения не просто придворная интрижка, то впала в немилость, несмотря на статус второй дочери, чья старшая сестра вышла замуж за состоятельного лорда.
Мушкетеры, может, и слыли героями, но если короли — Людовик XIII, а вслед за ним и Людовик XIV — не решали проявить несказанную щедрость, то те, кто поступал на службу без земель и титулов, выходили в отставку тоже без гроша. Таких, как мой отец, было немного — их значительно превосходили числом сыновья из благородных семей, которые просто покупали себе место. Зато папа умел обращаться с клинком, а этого ни за какие деньги не купишь.
Когда я родилась, отец сложил с себя обязанности мушкетера, чтобы всегда быть рядом с семьей. По крайней мере, так он говорил, когда я была маленькой, и верила каждому слову, и каждый вечер перед сном умоляла рассказать мне историю человека, который добровольно отказался от славы, превосходившей моей воображение, ради меня и моей мамы. Теперь-то я понимала: папа ни за что не покинул бы службу по своей воле. Но даже братья по оружию не смогли защитить его — мушкетера без имени и титула — от козней влиятельного виконта. Папу вынудили уйти в отставку. Зато у него была моя мама, которая пошла против воли своего отца. И у них была я. И если бы им не приходилось так много спорить из-за меня и тратить на меня все свои деньги, кто знает, может, это была бы справедливая сделка. Даже романтичная. Любить кого-то так сильно, чтобы отказаться от всего. С другой стороны, я занималась фехтованием только с отцом. Откуда мне знать, каково это — стать частью братства, преданного науке клинка, только ради того, чтобы разлучиться с ним?
Мои размышления были прерваны ударом ноги об пол: я наблюдала, как отец плавно переходит из атакующей позиции — рука и клинок вытянуты в прямую линию на высоте груди — к безупречному парированию. Клинок просвистел в воздухе, когда он выполнил блок.
— Я никогда так не смогу.
Папа оглянулся через плечо и откинул упавшие на лицо седеющие пряди свободной рукой:
— Сможешь!
Хотя конюшня и в самом деле служила домом папиному пожилому коню, верному Бо, внутри она выглядела совсем не так, как можно было ожидать. Стены были увешаны тренировочными шпагами и различной амуницией, центральный проход был освобожден и расчищен от сена. В углу стоял манекен, изготовленный из старого мешка из-под муки и набитый соломой. Он предназначался для отработки ударов.
— Только не тогда, когда на меня набросится противник со шпагой в руке, — проворчала я.
Папа открыл было рот, но я продолжила прежде, чем он успел начать:
— Не набросится! Я оговорилась. Я имела в виду — атакует. Ты же знаешь.
Все его лицо озарилось широкой улыбкой, вокруг глаз и рта собрались морщинки. В такие моменты он казался и молодым, и старым одновременно, и я понимала, как ему удалось вскружить голову моей маме, настоящей придворной даме, и заставить ее обратить внимание на мужчину без громкого титула. Его история ухаживания, к моему восторгу и маминому неудовольствию, была полна интриг и опасностей, она описывала молодых влюбленных, предназначенных друг другу самой судьбой, на чьем пути вставали различные препятствия, влиятельные противники и черная зависть.
Папа рассказывал мне, что не хотел растить ребенка в Париже. Он сетовал на слишком темные и узкие переулки, на слишком яркие огни широких бульваров, на запах пота в доках, на неизбежность светских мероприятий. Он перечислял недостатки городской жизни нарочито беззаботным тоном, но ему не удавалось скрыть под показной легкостью тяжести его последней утраты — людей, которых он потерял. Мои родители уехали из города и никогда не возвращались: поначалу они опасались случайной встречи с маминым отцом. Но к тому времени, когда он умер и Париж снова стал для них безопасен, я уже столкнулась с первыми головокружениями. Значительная часть семейных сбережений ушла на оплату бесполезных визитов к врачам. Мой отец отнюдь не был беден — он унаследовал кое-что от своих покойных родителей, кое-что заработал в свою бытность мушкетером, — но жилье в Париже стоило дорого. В Люпьяке жизнь была дешевле. Семья вполне могла позволить себе двухэтажный особняк с мезонином. Папа больше любил копить деньги, чем тратить их. Его уроки фехтования стоили дороже, чем необходимые продукты. Но даже с его сбережениями было бы невероятной удачей найти в Париже хоть какое-то жилище.
— Голова закружилась? — спросил он, когда я вернулась к действительности.
— Нет, я просто задумалась.
— Ну что ж, хорошо! Пора приниматься за дело, мадемуазель Мушкетерка!
Я заткнула юбку за специальный пояс, который папа заказал для меня у портного, и из-под нее показались краешки моих панталон. Затем я приняла правильную стойку: правая нога впереди, носок направлен четко вперед, левая нога позади, ступня под углом. Колени согнуты, словно я сжатая пружина, готовая распрямиться в любой момент. Вес распределен на обе ноги, макушка тянется вверх. Отец атаковал без предупреждения. Иначе нет смысла: ведь противник не станет сообщать мне, когда наносит удар. Лезвие папиной шпаги сверкнуло, мой клинок метнулся навстречу.
Мои плечи отведены назад и опущены. Достаточно сильные, чтобы парировать его атаку, достаточно расслабленные, чтобы отреагировать на любую неожиданность. Его любимая тактика заключалась в том, чтобы подпустить меня поближе и почти дать закончить выпад, а затем одним ударом отбросить мой клинок в сторону.
Бо недовольно зафыркал в своем стойле в углу. Он лениво жевал овес, его длинный хвост мотался туда-сюда, отгоняя надоедливых мух. Одна муха, сбитая в полете, угодила мне прямо в лицо. Боже, как же я ненавижу этого коня!
Я решила попробовать новое парирование, которое мы разучили недавно: оно прикрывало мой левый бок и частично голову. Пыль взметнулась у меня из-под ног, когда я стала отступать назад, блокируя очередную атаку, стараясь сохранять ближнюю дистанцию. Внезапно я выбросила руку с клинком вперед.
Папа явно не ожидал такого стремительного рипоста. Пятясь, он перебросил шпагу из правой руки в левую, а затем выполнил блок так удачно, что мой клинок полетел на пол.
— Нечестно! — возмущенно крикнула я.
В следующую секунду я отчаянно нашаривала свою шпагу в пыли, а папа с триумфом поднял ее над головой:
— Ага! Обезоружена!
— Papa…
— Что «Papa»? Правила тебе известны, мадемуазель Мушкетерка: лишилась шпаги во время занятия — плюс полчаса вышивания.
Из всех возможных способов приглушить чувство вины за то, что он не уступил просьбе моей матери, отец выбрал именно этот.
— Ты сжульничал! — проворчала я, забирая обратно шпагу.
Он фыркнул в унисон с Бо:
— Не все противники так же честны и порядочны, как мушкетеры. Едва ли тебе часто будут встречаться такие, и еще реже будут попадаться те, кого обучали мушкетеры. Не только блестящие фехтовальщики, но и выдающиеся личности.
Папа имел не самое реалистичное представление о своих братьях по оружию. Он видел честь в каждом из них, даже в тех, кто не заслужил себе место в их рядах, а получил его благодаря семейным титулам и состоянию. Они были его друзьями. По крайней мере, мушкетеры времен его молодости. О тех, что пришли позже, умолчим…
