кухне уже сидит недовольная Оксана.
– Привет, Оксана.
Она игнорирует.
– Ну, не хочешь здороваться…
– Ты поговори мне еще! – Оксану наконец прорывает. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?!
– Да как будто и нет.
– Как будто и нет?! А кто роды принимал у чужой женщины? У жены друга? Кто вместо того, чтобы…
Поняв, что подобную сцену нельзя прекратить, а можно лишь переждать, Бурлак спокойно забирает томик Гиляровского и идет с ним в комнату.
Но Оксана сопровождает его и туда.
– Куда ты пошел? Стой! Стой, я сказала! Тебе придется меня послушать!
Бурлак опускается в кресло и открывает старую книгу на странице со свернутым уголком – сколько он ни пытался избавиться от этой скверной привычки, ничего не помогает.
– Все! Мое терпение лопнуло! Выметайся отсюда! Выметайся из моей квартиры! Если ты не забыл, это моя квартира, и я что хочу здесь, то и делаю!
Бурлак откладывает Гиляровского. Описание быта москвичей конца XIX – начала XX века сейчас представляется не столь актуальным.
– Выметаться?
– Да! Наконец ты меня услышал!
– Ты точно в этом уверена?
– Как же ты меня достал!
– Хорошо. Тут есть еще кое-какие мои вещи. Заеду за ними потом.
– Давай уже! Скатертью дорожка!
С обычной скоростью, как будто даже не резонирующей с напряженной обстановкой вокруг, Бурлак одевается и выходит из дома. Как говорится, характер нордический…
– Ненавижу! – слышится ему вслед.
Тогда Бурлак решает вернуться. Но лишь для того, чтобы забрать книгу. Дверь хлопает за ним во второй раз.
10
Ключ проворачивается уже в двери кабинета Бурлака Ю. В., в отделении уголовного розыска УВД по ЦАО города Москвы. Зажигается свет. Рабочее место уже больше соответствует Юриным идеалам. Оксана бы удивилась.
На стенах старые обои, а вдоль стен старая мебель. Но, в отличие от их семейного гнезда, это не рухлядь, а винтаж. Сверху – светильник дореволюционной конструкции, какие стояли вдоль какого-нибудь Невского проспекта на заре появления электричества. Снизу – стол, покрытый бархатным сукном, и настольная лампа, больше напоминающая подсвечник из имения какого-нибудь графа или барона. А со стены, с портрета в золоченой раме, на все это взирает Аркадий Францевич Кошко – до революции тот заведовал всем московским сыском.
На тумбочку с резными ножками под картиной падает томик Гиляровского. А потом и сам Бурлак падает в элегантное кресло у окна.
Позади тяжелый день. Глаза полицейского закрываются сами собой. И на мгновение он переносится в прошлое, ему снится…
Впрочем, спит он совсем недолго. Капитана будит резкий звонок. На рингтоне что-то из Михаила Ивановича Глинки. Бурлак подносит телефон к уху, словно и не спал вовсе.
– Да, Валентин Сергеич… Не сплю…
Смотрит на часы – четыре утра.
– Да, вообще никогда… Есть… Уже еду.
На то, чтобы встать, привести себя в порядок, выключить свет и запереть дверь, уходит секунд десять, не больше.
11
Бурлак протягивает таксисту тысячную купюру. Гость из ближнего зарубежья рассматривает на просвет ярославскую церковь Иоанна Предтечи и довольно улыбается вставными золотыми зубами.
А Бурлак уже идет быстрым шагом – быстрее, чем иные бегут, – к группе людей на ночном шоссе.
Параллельно многажды упоминаемый напарник Юры Петр Рогинский на ковре у полковника Кукуяна сдает товарища, перекладывая на него собственные косяки.
– Нет, ничего не передавал… А чему тут удивляться? Человек уже давно одеяло на себя тянет. Понимаю – выслужиться хочет, какой солдат не мечтает стать генералом? Я все понимаю, но не за счет товарищей же? Сколько раз я его вытаскивал. Сколько раз прикрывал. Но человека не переделать. Горбатого только могила исправит… Извините за пафос.
Параллельно жена Петра баюкает в родильном доме новорожденную дочь. Но поминает не мужа:
– Терпи, Мариночка, терпи… Это просто желудочные колики… Так бывает… Вот придет дядя Юра и принесет нам что-нибудь вкусненькое. И не будет у тебя ничего болеть. Жизнь станет сладкая и счастливая…
Параллельно Оксана изменяет Бурлаку с московским ресторатором Н., с которым крутит роман уже второй месяц.
– Да, Ники, да!..
– А муж?
– Объелся груш! Молчи! И смотри только на меня!
Параллельно мать, до которой Юра так и не доехал, чтобы починить свет, держится за сердце из-за нехорошего предчувствия.
Все мешается в жизни Бурлака. Такой многогранной и одновременно такой короткой. А опер, еще даже не зная всего этого, быстро идет к группе людей на шоссе.
Впереди слышатся неразборчивые крики и вот уже звуки перестрелки. Фигуры в темноте падают. Но Бурлак и не думает бежать. Лишь приостанавливается в ожидании развязки. Он совершенно не боится смерти.
А подойдя, видит устрашающее и кровавое зрелище. Пятеро участников перестрелки лежат на асфальте в лужах крови. Они стреляли друг в друга, и никому не удалось уйти. Кто-то уже не подает признаков жизни. Кто-то еще шевелится.
Бурлак проверяет пульс у ближайшего. Достает мобилу.
– Валентин Сергеич…
Но не успевает договорить. Потому что кто-то бесшумно отделяется от темноты и отправляет оперативника в нокаут. Выстрелом в голову, в упор.
– Глупый мент… – говорит этот кто-то.
Но Бурлак его уже не слышит.
12
Дальше – больничный коридор. Уже второй за пару дней. Но если раньше повод был безусловно положительным – новая жизнь, да еще и в семье напарника и лучшего друга, сейчас в точности до наоборот – кто-то забирает жизнь у самого оперативника.
Колеса каталки неприятно скрипят.
Люминесцентные лампы над головой мигают и потрескивают.
По глазам бьет еще более яркий луч из конца коридора.
Каталку завозят в операционную.
Двери закрываются.
Последние мгновения, которые Юра видит собственными глазами.
А дальше провал в памяти…
Глава 2
Георгий Ратманов
1
Он очнулся в полутемном помещении и пока что не мог понять, что с ним. Низкий потолок, обшарпанные стены, в углу коптила керосиновая лампа. Откуда такая рухлядь? Его увезли в какую-то деревню? Но зачем?
От вопросов голова заболела еще больше. И предаваться собственным мыслям быстро помешали посторонние. К нему подошел и наклонился какой-то рыжий бородач в красной косоворотке на узком ремешке и штанах в легкомысленную полоску:
– Эй, Жоржик! Очухался?
Жоржик?! Капитан полиции поступил не очень правильно с точки зрения профессионала. Но все же спросил, так до конца и не разобравшись в ситуации:
– Ты кто?
И даже от простой и короткой фразы голова пошла кругом и к горлу подступила тошнота. А собственный голос показался совсем незнакомым.
Мужик обернулся и сообщил кому-то:
– Во как Ратмана стукнуло – своих не узнает! Псы легавые, что с людями делают…
Из-за спины мужичка вышел другой незнакомец: он держался заметно увереннее и выглядел человеком, которому нравится производить впечатление. Кто-то из старших?
Незнакомец заговорил густым голосом:
– Георгий, не бойся. Мы тебя вынесли, не бросили. Фершелок [1] скоро придет, посмотрит. Живой, и хорошо! Вылечим…
Повисла пауза. А Юра, подумав, решил и дальше поиграть в «я – не я, ничего не помню и ничего не знаю». Притом что это было истинной правдой…
– Что со мной? Где я?
– Ты в хевре, не узнал? Третью уж неделю здесь обитаем. А случилось с тобой вот что.
