огромной комнате с несколькими круглыми столами, нас ждали гренки и подогретый паштет, миндальные пирожные и смородиновый морс. Прислуживало нам несколько человек, важно стоявших вокруг стола с перекинутыми через руку салфетками. Тарелки мои с Константином оказались фарфоровые, с изображённой на каждой из них большой зеленой лягушкой.
Не особенно чуя под собою ноги, я бухнулся на обитый атласом стул с вычурно гнутыми ножками.
— Простите, Ваше высочество, — с неподдельным изумлением произнёс Протасов, — но как же молитва перед вкушением пищи?
Ах, ну да. Молитва. Надобно встать!
Протасов с серьёзным видом произнёс две короткие молитвы: мы в это время стояли и важно крестились.
Наконец мы уселись за покрытый белоснежною скатертью стол. Мопс Константин Павлович сразу бросился жевать и болтать одновременно.
— Что делал, Алекс? В койке валялся? А я вот крысу ловил!
— Поздравляю, — только и смог сказать я, подумав про себя, что для мопса, крыса — точно, завидная добыча.
— Чего мычишь? Мы в Зимний сегодня едем. Да, Карл Иванович?
Спокойный господин лет пятидесяти за его спиною коротким поклоном подтвердил слова моего юного визави.
— А здорово, что мы уже уезжаем — тут скука, солдатиков нет! А там, только приедем, давай сразу карей построим? Давай?
— Угу, — автоматически кивнул я, на что Протасов сразу сделал мне замечание:
— Не следует говорить с набитым ртом, Ваше Высочество!
Интересно, что воспитатель Константина почти не обращал на такие мелочи внимания, и тот вертелся, болтал ногами и языком, гремел вилками, в общем жил в свое удовольствие.
У меня же всё обстояло совсем по-другому! Стоило мне потянуться за гренкой, как Протасов закатил глаза:
— Что вы, ваше высочество! Воспользуйтесь ножом! Вилку извольте взять в левую руку!
Со вздохом я переменил положение своих столовых приборов и кое-как закончил свой завтр фриштык, оказавшийся, в целом, совсем недурным.
Затем слуги собирали наши вещи, в узелках и кулях таская их на улицу в грузовые сани; вперед послали нескольких всадников, предупредить о нашем приезде в Зимнем дворце и проверить, все ли в порядке по дороге.
Наконец, сани были поданы: в каждый возок сел лишь один юный пассажир со своим воспитателем. Мороз стоял, пожалуй, градусов, под двадцать, так что снег громко хрустел под санями, а лошадь, как косматый живой паровоз, выталкивала из легких белые струи пара, легким туманом окутывавшего наших возниц.
Солдат в полушубке и треуголке укрыл нас с Протасовым меховою полостью, и мы скоро понеслись в сторону Петербурга.
Я инстинктивно старался держаться как можно незаметнее и не привлекать к себе лишнего внимания. Но, любопытство меня пересилило:
— А как называется этот дворец? — рискнул все же спросить я у Александра Яковлевича.
— «Чесменский», — ответил тот. — Он, можно сказать, ровесник вам, Ваше высочество!
Долго ехали мы, скрипя полозьями. Дорога то петляла среди полей и перелесков, то выходила в населённую территорию, полную деревянными одноэтажными избушками, с трубами, из которых столбом валил белый дым. Где-то за нами шла целая кавалькада саней с разным нашим имуществом и слугами. Вскоре лицо моё стало замерзать; я начал тереть его рукавом шубы.
— Необходимо терпеть мороз и зной, Ваше высочество, так наказала нам, воспитателям вашим, сама государыня Екатерина! — назидательно произнес Протасов, но помог растереть мне лицо. — Вы же, как мне сказывал камердинер, опять сегодня не обтиралися, ни холодною, ни горячей водою!
Тут только я понял, зачем в уборной стояли те бадьи с водой и ткань. Выходит, надо было намочить её и обтереть тело, сначала холодной, а потом и горячей водой!
— Нет, не обтирался, Александр Яковлевич. Я же ведь после болезни, неужели мне можно?
— Конечно, доктор не оставлял никаких указаний на сей счёт, значит, можно полагать, что на сей предмет всё остается по-прежнему! Впрочем, это ничего — по прибытии нашем в Зимний дворец мы всё наладим своим чередом!
Солнце уже клонилось к закату, когда мы въехали в Санкт-Петербург. Сначала нас встретила «застава» — аккуратный небольшой домик, несколько солдат на дороге коротали время у костра. Конный солдат переговорил с ними, и нас беспрепятственно пропустили, отведя в сторону рогатку.
Мы въехали в город. Справа и слева потянулись сначала деревянные, а потом уже и каменные строения, перемежающиеся со зданиями фабрик и мануфактур; тут и там наддомами обывателей возвышались зелёные маковки церквей. Людей на улицах был немного, — женщины, укутанные в платки по самые брови, мужчины в синих и коричневых кафтанах, тулупах и высоких круглых шапках; весёлые стайки детей, в одну из которых мы, под крики и смех, буквально въехали санями.
— Чу, держи! — раздался за нами крик.
— А ну прочь! Не балуй! — сердито оглянулся наш кучер, и дети, пытавшиеся тихонько прицепить к нам свои санки, с веселым гомоном бросились врассыпную.
Наконец, мы стали подъезжать к центру города, приближаясь к центру.
— Давай по Невской першпективе! — крикнул возчику Протасов. Тот пустил лошадь рысью, так что сани бодро рванули вперед.
Дома вокруг становились всё богаче и выше, в два, а то и три этажа, и вот, мы выехали на широкую Дворцовую площадь… или то, что должно будет когда-нибудь стать ею. Слева от нас открылось Адмиралтейство, длинным блестящим шпилем пересекающая небо, над которым возвышались мачты корабля, справа же открылась бело-желтая, заиндевелая громада Зимнего Дворца, за которым виделся тонкий шпиль Петропавловской крепости. Надо же… еду хоть и в дворец, а всё таки в «жёлтый дом»!
— К Салтыковскому подъезду! — вновь скомандовал Протасов, и возчик свернул к большому крыльцу с колоннадою прямо в середине фасада, над которым в морозном воздухе лениво развивался огромный белый флаг с вышитым черным двуглавым орлом.
Мы уже здорово замёрзли, и, миновав почтительных швейцаров, пулей вбежали внутрь. Тут, по неширокой мраморной лестнице с мощными каменными перилами поднялись мы с воспитателями на второй этаж, и через плохо освещенный широченный
