наверное, скоро.
На этом все рассказы словоохотливого гида окончились.
В монастырь Анна Петровна направилась одна. Настроение у нее было тревожное. От разоренного гнезда Шиманских на нее повеяло чем-то бесконечно чуждым. Она представила себе лихого архимандрита Георгия с подобранной рясой с братьями-офицерами играющим в бильярд, и ей сразу стало понятно, почему тихий Спасский монастырь в годы гражданской войны был очагом вооруженной контрреволюции. Все было просто – все они были офицеры и помещики в рясах.
Аллея от имения к монастырю была кое-где вырублена, но сохранилась поразительно хорошо. Выглянуло солнце, и Анна Петровна отчетливо представила, как в открытом экипаже к вечерней службе катит архимандрит Георгий с братьями. Невольно эта прошлая жизнь начинала ее затягивать.
Раньше, во времена поисков, Анне Петровне приходилось в основном иметь дело с архивами и заброшенными забитыми церквями. Люди, обломки прежних хозяев жизни, ей попадались редко. В этом ее поиске все было наоборот. У произведений ее любимого мастера столпилось целое общество различных лиц, которые стерегли иконы, и их судьба странно переплеталась с судьбой живописи. Они как будто своими цепкими руками держались за Дионисия, не выпуская из рук, а если передавали кому-то, то тоже неведомым темным личностям вроде тех туристов, что ударили по голове молотком старуху Петровиригину.
Подойдя к волжским воротам Спасского монастыря, Анна Петровна была остановлена грозным ликом мозаичного Спаса того рерихо-васнецовского модернистского пошиба, который был распространен в России накануне революции. На лике было много ущербин от осколков и пуль – оспин пулеметного шквала. Над монастырем носилась, хлопоча, большая стая галок.
«Нет, на сегодня хватит», – решила Анна Петровна, и так переполненная впечатлениями от посещения усадьбы и дома Шиманских. И она вернулась в город, с грустью вглядываясь в опрокинутый изящный монастырский силуэт, раскачиваемый небольшим катером в жидком венецианском золоте вечера.
Свой следующий день Анна Петровна начала с посещения дома краеведа П. И. Гукасова. Адрес, данный ей в архиве, был неточен, с тех пор название улицы переменили, и небольшой деревянный домик Гукасова был затерт во дворе новыми домами. Забор был невысок и ветх. Все заросло. В доме жила средних лет племянница Гукасова, полная, преждевременно расплывшаяся блондинка с, по-видимому, всегда чем-то недовольным лицом. Интерес к бумагам ее покойного дяди ей явно не доставил удовольствия.
– Так что говорить о дяде? Он человек способный был, но подо всех рыл. Много рыл, вот, почитай, и без пенсии помер. Его сумасшедшим считали.
Племянница все-таки впустила Анну Петровну в дом. В большой комнате ничто не напоминало о том, что здесь долго жил краевед и любитель старины. Новая стандартная мебель, цветы – провинциальная безвкусица.
– Вот вещи его в темной комнате так и лежат. Не трогал их никто, а отсюда, уж извините, хлам выбросить пришлось. У меня же дети.
Действительно, в темной комнате были старинные резные шкафы с запыленными папками.
– Что получше, музей себе забрал… камни всякие, кости, черепки. А тут одна ветошь осталась, ничего существенного. Павел Иванович маленько того был, бумаги о всяких покойниках собирал. У кого кто до революции где служил. Кто – в попах, кто – в помещиках. Тут родня ихняя осталась. Скажите, ну кому нравится, когда человек копает, кто из его родственников царю и попам служил?
Анна Петровна поинтересовалась, спрашивал ли кто-нибудь об этих бумагах в последнее время. Племянница подтвердила, что приходил один молодой человек в очках, обещал все купить, даже срок назначил, когда с машиной приедет, да обманул, так и не пришел.
– А раньше?
Раньше племянница не помнила. Раньше она не жила с дядей, переехала, когда он уже заболел и был совсем без памяти.
«Значит, Безруков побывал и здесь. Ничего не скажешь, целенаправленная личность. И интересуется, по-видимому, тем же, чем и я. Что-то его спугнуло, к моему счастью».
С большой неохотой племянница разрешила Анне Петровне разбирать бумаги. Спросив, не курит ли она, племянница отвела Анну Петровну в сарай. Здесь на ящиках и пустых кадках Анна Петровна разложила старые доски, и получился длинный стол. На этот стол она стала выносить пыльные папки с бумагами и сортировать их. Содержимое их очень удивило Анну Петровну. Она сразу прониклась большим уважением к покойному Гукасову. Он принадлежал, по-видимому, к той удивительной породе русских чудаков, которые всегда составляли гордость России. Чудаки – это люди, делающие все по-своему и имеющие обо всем собственные представления. Вообще, чудаки – это в своем большинстве люди одинокие и инициативные. В ее области истории чудаки совершили массу полезного: составили коллекции, библиографические и генеалогические картотеки, написали тома неоценимых мемуаров. Архивы покойного Гукасова были именно таким одиноким чудаческим подвигом. Гукасов собирал архивы исчезнувших семей и учреждений прежней России. В городе когда-то было двадцать пять церквей, в уезде было около тридцати старых имений. Гукасов пережил интереснейшее для историка время, когда эти имения переходили в руки народа. Архивы этих имений, письма, планы, записки – все это было никому не нужно. Гукасов все это собирал: архивы закрывшихся храмов, записи смертей, браков, дарственные – все это тоже было в собрании Гукасова.
Основным же интересом Гукасова была генеалогия – история дворянских, купеческих и наиболее именитых духовных семейств города и уезда. Анна Петровна нашла несколько схем родства дворянских и купеческих родов. Особенно интересовали Гукасова смешанные браки дворян с купцами и священниками. Как стало ясно из рассказов племянницы, сам Гукасов был сыном помещика и дочери бедного дьячка. Помещик бросил, не женившись, его мать, и, воспитав своего сына в бедности, она не смогла дать ему образования. Видимо, эти несчастные обстоятельства рождения и породили обостренный интерес Гукасова к генеалогии.
На схемах фамилия Шиманских занимала одно из главных мест. Происходили Шиманские от некого татарского царевича, по имени которого всех Шиманских и называли до семнадцатого века Шимонями.
Рядом с Шиманскими был род Валипольских, с которым они были в ближайшем родстве с древнейших времен.
Наконец, Анна Петровна нашла две папки с надписями «Шиманские» и «Велипольские». Папка Велипольских была очень объемистая, папка Шиманских – потоньше.
С трепетом Анна Петровна раскрыла папку Шиманских, но, передумав, начала с Велипольских.
Старые семейные фотографии, дагерротипы, письма по-французски начала века, хозяйственнее записи – все это обрисовывало жизнь богатой помещичьей семьи. Велипольские, в отличие от Шиманских, были крепкими хозяевами и перед революцией были богатейшими помещиками уезда. Перед самой революцией они, переведя за границу капиталы, эмигрировали – об этом была запись Гукасова.
«Аннет Велипольская» – было написано на отдельном заклеенном конверте рукой Гукасова. В конверте была фотография красивой, совсем юной девушки в
