Поле расчистили. Бронные ратники все собрались у входа в лощину.
– Всадник! – крикнул наблюдатель. – Один!
Демьян резво взбежал на холм и глянул на поле:
– Это Ульян.
– Стало быть, все сюда идут.
У меня появилось чувство чего-то неправильного. Ведь даже несмотря на одного убитого, все идет слишком гладко. Чего-то не хватает. А вот чего?
Нет, убитых два. Лошадь Ульяна остановилась, и парень, в спине которого торчало семь стрел, свалился. Его подхватили подошедшие ратники и понесли вниз. Положили на землю и перекрестились. Угрюмо помолчали. Мальчишка, почти ребенок еще…
– Поганые!
Мы поднялись на холм и выглянули на поле. Серая масса выползала из-за леса.
Поднялись в седло. Горин смотрел на поле и считал:
– … две, три…
– Брось, Илья Демьянович, – сказал я ему, – всех не сочтешь. Лука Фомич! Ты знаешь – что надо делать.
– Да, боярин, – кивнул десятник и отъехал к щитам.
– Двадцать сотен насчитал, – съехал со склона сотник.
– Как двадцать? – удивился я. – Еще один дозор?
– Боле нет, – пожал плечами Горин и посмотрел на меня. – Как мыслишь, где остальные?
– На большой полк повернули? – предположил я. – Никак темник задумал что? Но нам разницы нет, бояре. Тут стоять насмерть потребно…
Я задумался, сразу появилась идея: а что, если еще раз повторить трюк? Только чуть по-другому…
– За мной! – и я направил коня по старице. У того подъема на берег нас встретил наблюдатель. Вынырнув из ивняка, он сообщил:
– Двадцать одна сотня и три с половиной десятка.
– Ты уверен? – спросил я. – Всех счел?
– Всех, боярин. Если только следом еще поганые не подойдут.
Наблюдатель нырнул в кусты, а мы выстроились в ряд. Рядом замер Демьян.
– Ты что тут делаешь? – зашипел я ему. – А ну, обратно дуй. Твое место с отроками.
Демьян упрямо мотанул головой:
– Не пойду. Здесь мое место.
Огляделся и махнул рукой – поздно его отправлять. Все стали тихо молиться и креститься. Я вдруг услышал бормотание стоявшего за Демьяном ратника:
– Я вижу славных предков своих. Вижу всех отцов и дедов. Они смотрят на меня и зовут к себе.
Стоявший с другой от меня стороны Горин не обращал на языческую молитву внимания, и, когда ратник произнес последнюю фразу: «Я чту и помню отцов своих!», Горин произнес: «Аминь!»
Вдруг на мое плечо легла рука Ильи Демьяновича.
– Прости меня, брат! – сказал он мне.
Я увидел, что в соседнем ряду ратники, положа руку на плечо соседа, просят прощения и прощают.
– Прощаю тебя, брат, – ответил я, затем повернулся и положил руку на плечо Демьяна: – Прости меня, брат…
Стал понятным старинный обряд. Воины, шедшие в последний бой, прощались и прощали. Скоро наша кровь смешается, и мы станем кровными братьями навек.
* * *
Монгольское войско плотной массой прошло по полю, замедлилось и окончательно встало на месте нашей стычки с дозорной сотней. Степняки начали перемещаться, явно выстраиваясь для атаки. Замаскированные щиты они видеть не могли, но следы битвы их насторожили. Наверняка в этом месте должен был остаться небольшой отряд для встречи. Перестраховываются?
– Удачно встали, – хмыкнул Горин.
– Я вот что думаю, – сказал я, пристально наблюдая за приготовлениями степняков, – как только они двинутся вперед, наши встретят их стрелами, а поганые карусель затеют, то есть щиты обстреливать начнут. Подождем, как их тулы опустеют, тут и ударим.
– Не побьют наших-то?
– Гуляй-город прикроет, если под стрелы сами не выскочат. А мы момент подгадаем и ударим наискось, аккурат в спины выйдет, они и развернуться толком не успеют. Затем влево уходим, путь поганым отрежем. И заводных у поганых отобьем.
– Лепо, – согласился Илья Демьянович, – ой, как лепо! Меж нами и гуляй-городом окажутся. А коли еще поганые появятся и уже нам в спины ударят?
– Тогда уходим за щиты, а там… посмотрим.
Я приподнял щит. Тяжеловат немного, зато так просто его стрелой и рогатиной не пробьешь. Горин посмотрел на щит с интересом.
– Хороший щит, Владимир Иванович. И бронь хорошая.
– Подарю, как поганым по сусалам настучим.
Ратники засмеялись. И чего такого смешного я сказал?
Монгольское войско начало двигаться к устью поля, больше прижимаясь к старице, затем повернуло влево и… началось. Что там творится, видно плохо, но стрелы летели очень густо. Горин внимательно следил за перестрелкой из кустов, затем сбежал вниз и поднялся в седло.
– Пора, Владимир Иванович.
– Тогда с Богом!
Выехали на берег и, пока незамеченные, начали ускоряться. Выскочили из ивняка, сбитые в один мощный кулак. Степняки заметили, закричали и смешались: кто развернул коня навстречу, кто попытался ускориться, чтобы выйти из-под удара вдоль опушки, но было поздно.
– С нами Бог! – выкрикнул я и опустил рогатину.
– Китеж! – закричал Горин. И по полю понесся боевой клич:
– Ки-и-ите-е-еж!
Сшиблись! Степняк, выбранный мной как цель, вскинул щит, но удар копья отбить не успел. Вражину снесло, а ратовище вырвалось из руки. Закрывшись щитом, я выхватил саблю. По спине что-то больно ударило, но боль сразу ушла. Стрельнул глазами влево, там Демьян мощным ударом щита сбил монгола с лошади.
Бах! По щиту со скрежетом прошел наконечник копья и вылетел вверх. Я толкнул древко в сторону и коротко рубанул поганого по руке. Под вороную полетел обрубок. Увидел впереди степняка, который нацелился копьем на Демьяна. Наклонился чуть влево и замахнулся саблей. Степняк поднял щит, но я ударил не саблей, а, поставив щит ребром, с силой ткнул его в бок. Сквозь крики и лязг оружия я услышал, как трещат ребра. Еще одним меньше. Бум! В голове зазвенело. Рванул поводья и развернулся к монголу в кольчуге. Это что за фрукт? Его оттеснили от меня лошади без седоков. С радостью заметил, что кони не наши, а монгольские.
– Ущ![3] – Степняк, крутясь, смотрел на меня. Нас разделяли три стоящих лошади без седоков. Я плюнул в его сторону и оскалился:
– Сайн байна[4], урод.
Он взревел и махнул саблей:
– Чи боол! Нохой![5]
Ну уж, хрен тебе. Направив на него клинок и ударив краем щита по сгибу, крикнул:
– Ба биш боол! Явах ба ялах, хуу тэмээн![6]
О! Он понял, и жест тоже понял. Ударив коня плашмя саблей, монгол стал пробираться ко мне. Ну, иди сюда. Степняк с ходу ударил. Я отвел саблю в сторону и ударил сам. Монгол увернулся, и вот поганец, распластавшись, достал кончиком сабли мой бок. Ох, спасибо тебе, Тютя, за хорошую работу. Вороная развернулась сама, умница, как будто понимала, куда мне нужно.
