А собственно разговор происходил между очкастым и моим доктором.
— То есть, вы считаете, что пациент пошел на поправку? — скептически оглядывает меня очкастый.
— Да — и очень быстрыми шагами! Последствия контузии практически не видны.
Очкастый начинает листать мою карту, и между обоими докторами завязывается какой-то шаманский разговор. Сказать, что я слабо его понимаю — это сильно погрешить против истины. Я не понимаю практически ничего! Нет, слова-то разбираю, только вот смысла — не улавливаю ни малейшего. Какая-то сплошная медицинская абракадабра!
Но шаманство заканчивается, и очкастый вместе со своей свитой покидает палату. Договорились?
Или нет?
А Бог весть…
Но мой доктор чем-то ощутимо озадачен. Взволнованно ходит по комнате и что-то бормочет себе под нос.
Эк его…
Наконец, на что-то решившись, он подходит к двери и выглядывает в коридор. Окликает медсестру и куда-то её посылает. Проследив за нею взглядом, закрывает дверь и возвращается назад. Пододвигает стул и усаживается рядом с кроватью.
— Подполковник, вы меня хорошо понимаете? — произносит он… по-русски!
Так!
Начинается рассказ от Ивановых проказ…
Похоже, что кое у кого лопнуло терпение!
— Понимаю.
— Я достаточно хорошо говорю на вашем языке?
— Во-первых — достаточно хорошо. А во-вторых — с чего вы взяли, что это мой родной язык?
— Давайте не будем сейчас играть в сыщика и вора? Примите как данное — я знаю, кто вы такой!
Да? Надо же… я и сам-то не все ещё…
— Хорошо, принимается, — отвечаю ему.
— Так вот — чтобы было понятно сразу! Это — немецкий госпиталь для раненых офицеров! Вы в тылу у немецкой армии — более чем в ста пятидесяти километрах от линии фронта. Ясно?
— Вполне. А как я сюда попал?
— Вас привезли сюда без сознания. В изодранной одежде. Солдат, которые подобрали оглушенного разрывом человека, смутила безупречная немецкая речь.
— И что же я им такого наболтал?
— Многое… рядом с вами долгое время находился сотрудник ГФП, прислушивался к тому, что вы иногда говорили. Надо полагать, это было что-то интересное, раз он иногда не пускал сюда даже врачей!
— Хм…
А ведь похоже… ГФП? Тоже может быть. Надо думать, мои рассказы без последствий не останутся… там столько всего услышать можно…
— У него возникли сильные сомнения в том, кто вы такой.
— А по-русски меня кто спрашивал?
— Это уже я. Мне знаком этот язык, я чех…
Понятно, отчего врач говорит по-немецки с некоторым акцентом. И отношение к нему всех остальных медиков теперь тоже становится более понятным — он не немец! Да, врач — но не немец, не высшая раса.
— И чего теперь мне следует ожидать?
— В самое ближайшее время — визита ГФП. Думаю, что у вас осталось не так уж и много времени. День… может быть, два или три… Вы же не немецкий офицер, и я тоже больше не могу вас прикрывать… Пока пациент лежит без сознания и ничего не видит, ещё как-то можно тянуть время, но сейчас…
— А этот очкастый — кто он?
— Тоже врач. В отличие от меня — немец, этим всё сказано. Так что, когда всё вскроется, он с удовольствием вытрет об меня ноги.
— Как ваше имя?
— Холечек. Вацлав Холечек.
— Вацлав… ну, что ж, будем знакомы! — протягиваю ему руку и слегка морщусь — рукопожатие оказалось слишком сильным. Доктор смущен.
— Извините!
— Да, ладно… — машу рукой. — Что про меня известно?
— Персонал знает ваше имя — Александр Котов. Звание — подполковник. Уж и не знаю, отчего, но вас некоторое время считали сотрудником германской разведки…
— Считали?
— Ну да… Лиске говорил…
— Лиске?
— Сотрудник ГФП — тот, что с вами сидел. Он отчего-то считал, что вы работаете у них. Ваши слова… они чем-то очень сильно его озадачили.
— Что же я ему такого сказал?
— Не знаю. Но, судя по всему, это было что-то, весьма важное и интересное. Раз уж он так быстро собрался и уехал…
— Скажите, Вацлав, а вот то, что меня всюду возят одного — это что?
— Распоряжение Лиске. Он приказал, чтобы вы не общались с другими больными.
— Так. Понятно… Я вот тут видел на прогулке ещё одного больного…
— Знаю, мне доложили. Это тоже русский — лейтенант Демин.
— А почему он здесь? Ведь госпиталь-то не для них?
— Не знаю. Его сюда привезло ГФП, он им зачем-то нужен.
— Когда?
— Ну… приблизительно, через день после того, как привезли и вас. И тоже — откуда-то из этих же мест.
Да ну?!
Это что же, лейтенант за нами следом тогда рванул? С нехилой, надо сказать, скоростью? И проявил чудеса изворотливости, просочившись сквозь преследующих нас немцев? Вот это талант! А мужики-то и не знают…
— Я могу с ним поговорить?
— Ну… я могу попробовать… но ничего не обещаю!
Ты не обещай, родной — ты сделай! Это ведь и тебе зачем-то нужно, так ведь? Я, конечно, ранен и контужен, но из ума-то окончательно не выжил все-таки… Как это у нас в детстве говорили — когда врешь, подпрыгивай? Боюсь, что доброму доктору Холечеку пришлось бы скакать почти непрерывно. Во всяком случае — часто и высоко.
Значит — немцы. По крайней мере, в этом теперь сомнений нет никаких. Что ж, ребятки, теперь осталось только понять, как долго и за каким хреном вы собираетесь валять передо мною комедию.
ГФП?
Очень даже возможно.
Там тоже неслабые спецы попадались. Умные и сообразительные — попили в своё время у нас кровушки…
— Попрыгали!
Шеренга десантников вразнобой запрыгала на месте.
— Грызлов — снаряжение поправить!
— Есть!
— Пятиминутная готовность! Разойдись!
Парашютисты разбрелись по углам, проверяя снаряжение, а их командир отошел в сторону, где стояли две черные эмки.
— Товарищ полковник, группа к вылету готова!
— Вижу, товарищ капитан. Летчики обещают над целью хорошую погоду — в смысле, для вас хорошую. Облачность, ограниченная видимость… словом, самое то, что вам нужно.
— Это хорошо! Хоть чем-то порадовали!
— Ещё раз напоминаю вам о радиомолчании — только на прием!
— Помню, товарищ полковник! По приземлении направляю группу — они заложат послание в тайник.
— Ну, капитан, — в добрый путь!
Полковник Чернов обнял старшего группы.
Плотный поток воздуха от винтов выруливающего самолета заставлял слезиться глаза, пытался сорвать с голов провожающих их головные уборы. Придерживая свою фуражку рукой, полковник стоял у края взлетной полосы, наблюдая за удаляющимися огоньками.
