Ознакомительная версия.
— Обижаешь, — серьезно ответила Антонина, — мы здесь алкашей не держим. Люди мы серьезные, дела у нас серьезные. Алкаш у нас долго не продержится. А насчет Маннергейма — это шутка.
Бегишев к тому времени как раз донес бокал до маленьких красных губ и тихо сказал, как человек, привыкший, что все замолкают, когда он начинает говорить:
— Я предлагаю поднять этот тост за наше знакомство и начало нашей поездки, чтобы она была удачной.
— Ура! — коротко ответила Антонина и потянулась наполнить свой бокал снова, потому что получилось, что вроде бы она поспешила и выпила до команды.
Пили все. По-разному, с разными целями. В иной ситуации Андрей бы этого не заметил, но сейчас он внимательно следил за собутыльниками.
Бегишев пил по обязанности. Возможно, в иной ситуации, в иной компании он получал бы от такого процесса удовольствие. Но не здесь. Здесь он был начальником отдела, вышедшим из своего кабинета к подчиненным, провожающим на пенсию Ивана Никифоровича, и брезгливо думающим, где они умудрились откопать эти подозрительные грибы и этот неудобоваримый портвейн. К тому же ему нельзя показаться подчиненным в подгулявшем виде, а то завтра кто-то из них посмеет ему тыкать или хотя бы шептаться за спиной. Антонина была в себе уверена: она не боялась и напиться, и остаться трезвой — ни в пьяницы, ни в алкоголики ей дороги нет, уж больно здоров ее организм. Она будет всю жизнь есть, пить, совокупляться, выступать на собраниях, копать грядки на огороде — и все с грохотом и плотским наслаждением. Фрей пил умеренно, маленькими рюмками, но не потому, что не хотел, — берег здоровье. Даже закусывал ветчиной с хлебушком, чтобы, не дай бог, не захмелеть или не испортить желудок. Алик не пил вовсе — он был на службе. А вот профессор Маннергейм — из крестьян — оказался безнадежным пьяницей. После третьей рюмки его мокрая нижняя губа начала отваливаться, он порывался что-то сказать, его отодвинули со стулом в уголок, но он не угомонился и все лез в разговор.
— Для отдыха? — допрашивала Антонина Андрея. — Просто для отдыха. Не в сезон. А в сезон отдыхать, ну-ну!
— На халяву, — коротко заметил Бегишев.
Они его здесь допрашивали. Все, кроме Маннергейма, его допрашивали. Такой вот современный вид допроса. Под рюмочку и сервелат.
Ответы Андрея их не удовлетворяли.
— Вы питерский? — доверительно спросил Фрей, точно так же, как спрашивал Ленин у часовых Смольного в ту тревожную ночь: «Вы питерский, товарищ? Путиловец?»
— Я из Москвы, — отвечал Андрей и, чувствуя, что Москва не пользуется доверием в этом обществе, добавил: — Но родился и вырос в Симферополе, в Крыму.
— Я отдыхал в Крыму, по путевке, — сообщил Маннергейм. — В санатории «Красные камни». Кормили по первому классу!
— Люди делятся на тех, кто отдыхает в профсоюзных санаториях, и на тех, кто отдыхает, — изрекла афоризм Антонина и сама ему засмеялась.
— А сам будете из хохлов? — спросил Фрей.
— Нет, не буду, — ответил Андрей.
— Выпьем за дружбу народов! — сказала Антонина. — Хоть и ссорились мы порой, и спорили, но жили, надо признать, дружно. Как в большой семье. Не согласны со мной, Андрюша?
— Вы имеете в виду Советский Союз? — спросил Андрей.
— Виляет, — заметил Маннергейм, — виляет, чувствую я его темную ауру. И не вызывает доверия.
«Чем я ему не понравился? — подумал Андрей. — Я же слова с ним не сказал. А он мне? Он мне понравился? Он мне неприятен с первого взгляда. Мировой газ флогистон, заполняющий пространство, каждого из нас награждает особым запахом».
— Да, я имею в виду Советский Союз — оплеванный, выброшенный на помойку за ненадобностью, проданный западным разведкам! — агрессивно выкрикнула Антонина. — И если кто не согласен со мной, тот может уйти и закрыть за собой дверь.
Андрей не знал, какую линию поведения ему избрать в ответ на психическую атаку. Чего они ждут?
Стало тихо, и все, подняв рюмки и стаканы, смотрели на Андрея.
— Я политикой не занимаюсь, — сказал он. — Я слишком много знаю о том, к чему она приводила и тысячу, и сто лет назад, но в покойном Советском Союзе были свои достоинства. По крайней мере он меня воспитал и сделал таким, какой я есть.
И тут же вспомнился послевоенный, многократно цитированный фильм «Подвиг разведчика», где отважному актеру Кадочникову, игравшему красавца разведчика, фашист предлагает выпить «за победу германского оружия». Встает наш герой и восклицает: «За нашу победу!» Все в зале разражаются аплодисментами, потому что понимают тонкий намек советского разведчика. «Каким сделал меня Советский Союз — это мое личное дело. Им хочется, чтобы я стал одним из их компании, — пускай считают меня таковым».
— Я с тобой не согласен, Антонина, — сказал Бегишев после того, как выпили и закусили ветчиной и сервелатом. — Не для всех Советский Союз был раем земным. Моего дедушку репрессировали только за то, что он был братом муллы. Мой отец не получил образования. И детство я провел в деревне.
— Вон смотри, какой вымахал в своей деревне, — сказала Антонина.
— Это неправильный обмен веществ, — возразил Бегишев жалобным голосом. Видно, и в самом деле в его толщине частично был виноват обмен веществ и упоминание о весе ему было неприятно. — С голодухи.
— Видите, — сказал Андрей Антонине, к которой в этой компании испытывал наибольшую неприязнь, — существуют разные версии о дружбе народов.
— В том-то и диалектика, молодой человек, — радостно ворвался в дискуссию Фрей. — Отдельные проявления громадной системы могут и должны быть отрицательными по своей сути. Именно тогда вы можете осознать благородство и гуманизм системы в целом. Вам понятно?
— Отстань ты от него, — сказала Антонина, которая успела отхлебнуть еще разок. — Если человеку больше нравится дерьмократия, пускай катится к чертовой бабушке. Я понятно выражаюсь, мать твою?
— Антонина, — резко оборвал ее Бегишев. — Еще одно высказывание, и вылетишь ты. И не к матери, а в холодную воду за бортом.
Алик принялся разливать по бокалам, Маннергейм вытащил из кармана стеклянный шарик и стал глядеть сквозь него на настольную лампу.
— А из какой вы семьи, Андрей? — спросил Фрей.
Вот тебе дают шанс остаться своим среди своих. Семейное происхождение для них немало значит.
— Мой отец познакомился с мамой на фронте, — сказал Андрей.
— На каком?
— На Первом Белорусском.
— Нет, — вздохнул Фрей, — я был на Втором Украинском. Мы Берлин брали.
Андрей знал, что Фрей ни на каком фронте не был. Так что их беседа являла диалог двух лукавцев.
Ознакомительная версия.
