- Ваше Величество, - прошелестело в трубке, и император мимолетно подумал - почему у референтов и секретарей всегда такие безликие и безличные голоса? Наверное, ускоренная эволюция под влиянием воздействия среды. – На связи Генеральный Штаб.
- Соединяйте, - Константин сел на кровати, откидывая одеяло и нашаривая пальцами ног тапочки.
В трубке щелкнуло, резко запищало, снова щелкнуло.
- Ваше Ве… - заговорил, было, знакомый чуть дребезжащий голос, но монарх нетерпеливо перебил его.
- Устин Тихонович, к делу.
- Получаем сообщения с гравиметрических станций, - коротко и по-деловому заговорил Корчевский. – Всех.
- Переход? – коротко спросил император.
- Нет, каскадный прогрев.
Константин немного помолчал, осознавая услышанное.
- Это точно? – спросил он, наконец. – Ошибки быть не может?
- Нет, это сообщения всех станций, - повторил невидимый Корчевский. – Собственно, процесс начался минимум тридцать часов назад, но примерно шесть часов назад достиг порога, когда гравиметристы смогли выделить его на общем фоне.
Император крепче сжал трубку, чувствуя ее чуть шершавую поверхность.
- Сколько времени? – задал он последний вопрос.
- Черновский говорит, с таким графиком они будут наращивать амплитуду пять, может быть шесть суток, а затем… - даже Корчевский, у которого, по словам недоброжелателей, по жилам текла не кровь, а охлаждающая жидкость, запнулся.
- Понял, - произнес Константин. – Вы готовы?
- Да, - откликнулся штабист. – Но нам нужен приказ.
- Начинайте, - сказал Константин.
- А… конфедераты? – позволил себе вопрос Корчевский.
- Начинайте, - повторил монарх.
- Понял. Конец связи, - проговорил штабист, как будто уже сидел в кабине боевого аппарата и докладывал по зыбкой и ненадежной линии военной связи.
Трубка щелкнула и умерла. Император нажал одну из семи клавиш на самом аппарате.
- Секретариат на связи, - немедленно откликнулись на противоположном конце линии.
- Уведомите канцлера и весь мобилизационный комитет, совещание в… - он на мгновение задумался. – В девять утра. Указание министру связи – подготовить возможное включение во все радио и визографические передачи. В любой момент.
Отдав указание, император накинул халат и быстро умылся. Глядя на себя в зеркале, он невесело усмехнулся. Обычный, уже весьма пожилой человек с глубокими морщинами, немного обвисшими щеками и беспорядочно взлохмаченной шевелюрой. Не похоже на отца нации, бесстрашного, бестрепетного лидера и прочая и прочая. Два года назад ему, с многочисленными оговорками и словесным кружением намекнули на то, что современная медицина, как известно, творит чудеса. В косметической хирургии - тоже. Тогда он даже не рассердился, восприняв это как хорошую шутку и профессиональную предупредительность службы референтов. А сейчас неожиданно подумал, что, пожалуй, такой обрюзгшей и нездоровой физиономии действительно нужна штопка…
Как человек чувствует себя, так он и говорит, действует и вообще общается с миром. А хорошо себя чувствует только тот, кто правильно одет и приведен в надлежащий порядок. Поэтому, несмотря на первый порыв немедленно задействовать «линию К», император вначале закончил утренний туалет, надел костюм, самолично повязал галстук светло-песочного цвета. И только после этого вновь снял трубку и нажал последнюю, седьмую клавишу. Электрические сигналы устремились по кабелю, через всю страну, к дальнему восточному побережью, затем пронеслись по океаническому дну, пронизывая бронированный подводный кабель. И вновь суша – иной континент, чужая страна, с которой Россия не раз сходилась в жестком клинче, до драки, почти до войны, а теперь сражалась рука об руку.
Ждать пришлось долго. Ожидание всегда раздражает, но Константин, как всякий опытный политик, был к нему привычен. Кроме того, он прекрасно понимал, что даже если президент Конфедерации сидит рядом с аппаратом и рукой на трубке, он никогда не ответит сразу. Закон политики – авторитет всегда подвергается проверке на прочность, и всегда отстаивается, даже в мелочах. В данном случае Константин и русская сторона выступали в качестве просителя, пусть даже в вопросе, допускавшем только взаимный интерес и совместную, командную работу. Поэтому президент в любом случае выдержит паузу, не слишком большую, но отчетливую. Скажем, пять минут.
Эндрю Амбергер ответил через две.
- Да, - сказал он по-русски, с отчетливым и узнаваемым акцентом.
- Приветствую, - произнес император по-английски.
- Я внимательно слушаю.
- Что говорят ваши гравиметрические станции?
- Полагаю, то же, что и ваши. Началась подготовка к открытию портала максимальной пропускной возможности.
- Мои специалисты дают пять дней. Может быть шесть.
- Суток, - уточнил президент. – Пять суток.
- Да.
- Вы успеете?
- Если начнем немедленно. Наши договоренности в силе?
Американец ощутимо заколебался, впервые за короткий диалог.
- Вы можете гарантировать, что «Дивизион» сможет… что он выполнит задачу?
- Господин президент, - Константин позволил хорошо рассчитанной толике раздражения просочиться в ровный и бесстрастный голос. – Вы прекрасно понимаете, мы ничего не можем гарантировать. И мы рискуем гораздо больше вас, поэтому более чем кто бы то ни было заинтересованы в их удаче.
- Вы в свою очередь должны понимать, чем рискуем мы. Евгеника готовится провести сверхконвой, почти наверняка с «Левиафанами». Это будет, если не Армагеддон, то генеральная его репетиция. После нее действующий флот Конфедерации на много месяцев будет представлен, главным образом, береговой охраной.
Константин прикрыл глаза и досчитал до трех, выравнивая дыхание.
- А мы гарантированно потеряем большую часть Черноморского и Балтийского флотов, то, что от них осталось, - сказал он почти спокойным голосом. – Всё, что сосредоточили на Севере, полностью оголив Тихий Океан, и всё, что сможет прорваться через Гибралтар. Большой, по-настоящему большой конвой – это огромный риск, я согласен. Но рисковать стоит. Армада готовится не просто так, это подкрепления и снаряжение для будущего наступления. Очень много транспортов, часть которых удастся потопить. И морская баталия такого размаха – очень хорошая возможность замаскировать действия Дивизиона. Лучшая нам вряд ли представится.
- Я понимаю, - отозвался собеседник на другом конце света. – Но… Мой друг, вы – император, а я всего лишь президент. Если флот погибнет бесславно и безрезультатно, мне уже не устоять, даже несмотря на военное время. Мне и моему кабинету припомнят Нью-Йорк, провалы «Эшелона», сверхльготные поставки России и все остальное. Я потеряю президентство, а мой преемник будет вынужден стать на позиции изоляционизма. Вы останетесь без поддержки.
- Если нас постигнет неудача, я потеряю страну и жизнь, - отчеканил Константин. – И я готов. А вы, Эндрю?
Трубка молчала почти четверть минуты, а затем мембрана донесла короткое:
- Да, мы в деле.
Император невольно улыбнулся при этих словах. Они живо напомнили о происхождении нынешнего президента Конфедерации, в чьем прошлом было немало того, о чем не пишут в официальных приглаженных биографиях.
- «Эшелон» пойдет в бой на море и в воздухе, - решительно произнес Амбергер. – До последнего корабля и воздушного аппарата, если понадобится. И я буду молиться за успех ваших пилотов. Если у них получится, я сделаю их национальными героями Америки, и мы отольем их статуи в золоте.
- Встаньте в очередь, господин президент, - посоветовал Константин, усмехнувшись. Он не видел собеседника, но чувствовал, что человек на другом конце провода так же улыбается, поддавшись мгновенной человеческой слабости.
- Удачи, - завершил разговор Амбергер.
- Удачи, - повторил император и разъединил линию.
Константин поправил галстук, проверил, хорошо ли сидят запонки.
- Удачи нам всем, - прошептал он уже самому себе.
Гигантский механизм, совершенствуемый и отлаживаемый почти год, заработал. Как любой системе, охватывающей множество людей и управленческих структур, ему требовалось время и приложение силы, для того, чтобы преодолеть инерцию старта. Чтобы каждая мельчайшая шестеренка, каждый исполнитель, от высшего руководства и штабов до последнего незначительного клерка и техника вошли в ритм, сработали как единое целое.
Тысячи, сотни тысяч человек готовились к этому дню, знали и надеялись, что он настанет. Но как всегда, когда приходит пора решающего экзамена, даже самый прилежный ученик чувствует робость и страх. Он может скрыть его глубоко в душе, никому не показывая, но все равно страх – никуда не исчезнет.
