Думаю, теперь и эти долбодятлы, предложи им кто смешаться с местным населением, будут упорно держаться за «свои корни», лелея старые обиды. Пока не придут аиотееки и не уравняют всех в правах. Так что, не дай бог я замечу что-то подобное у своих ирокезов, пусть только хоть кто-то попробует меряться своим «степнячеством», «приморскостью» или временем прихода в племя, — прокляну на фиг на веки вечные и скормлю демонам!
— Ты, что ли, из этих будешь, из ирокезов? — заинтересованно спросил меня Окин’тай, после того как мы померились взглядами, и вдруг стал как-то подозрительно дружелюбен.
— Из них, — ответил я, демонстративно пригладив прическу. Стараясь, впрочем, особо не поддаваться на эту дружелюбность.
— Ну так заходи, я тебя настоящим вином угощу. А лучше, чем у нас, тебе во всей Вал’аклаве похлебку рыбную не сварят!
— Ладно, — согласился я. — Только тогда уж и ты со мной посиди. Разговор есть!
Окин’тай отказываться не стал, а, отдав распоряжение служанке, жестом пригласил меня в «парадный» угол. Туда-то нам и притащили с пылу с жару здоровенную миску с прозрачным наваристым бульоном и затаившимися на дне здоровенными кусками рыбы, щедро сыпанув рядом на грязноватую циновку стопку лепешек. Мы достали свои инструменты, Окин’тай вежливо уступил мне право «первой ложки», и мы приступили. Похлебка и впрямь была хороша! Крепка, навариста, духмяна, с какими-то пахучими, со своеобразным привкусом, травками. А лепешки были свежими, ароматными и таяли во рту. Так что портить такую трапезу неприятными разговорами было преступлением против собственного желудка и вкусовых рецепторов.
Я такую уху только однажды в жизни ел, когда, еще в далеком детстве, ездили мы с родителями в низовья Волги и возле какой-то пристани зашли в кафешку, по степени ухоженности недалеко ушедшую от трактир-сарая Окин’тая. Вот только добавить перца с солью из заветного мешочка (кто знает, когда подобное «волшебство» понадобится?), и будет совсем идеально. Окин’тай сначала подозрительно нахмурился, глядя, как я сыплю в нашу общую миску какую-то дрянь, но, попробовав, задумался и даже пропустил разок свою очередь черпать. Взгляд его стал задумчив и испытующ, но я таиться не стал и объяснил, чего сыплю. На лице Окин’тая отразилась досада — для него такой изыск был недоступен. Позволить себе специи могли только Цари Царей, да и то не каждый день. Однако то, что я таскаю такое богатство в поясной сумке и явно сыплю в каждый свой харч (ну не в глаза же врагам это сыпать?), явно произвело на него сильное впечатление.
— Ты помнишь день, когда убили брата Царя Царей? — спросил я, когда миска была вычерпана, куски рыбы с лепешками отправились вслед за бульоном, а в поданных нам чашах лениво заколыхалось терпкое вино.
— Когда ты его убил? — уточнил Окин’тай.
— Неважно кто, — ушел от прямого ответа я. — Главное, помнишь?
— Ну помню.
— Крок’тос к тебе тогда приходил ругаться?
— Приходил!!! — Последнее слово Окин’тай чуть ли не пропел. Видимо, воспоминания о том вечере доставляли ему огромное наслаждение.
— Почему?
— А я у него купцов восточных увел, — довольно щурясь, ответил Окин’тай. И, не ожидая наводящих вопросов, продолжил: — Я знал, что он их к себе заманить хотел. Специально ходил к ним в сараи, звал. Потому как они гулять напоследок собирались, перед тем как возвращаться. Путь дальний да тяжелый, в пути по-человечески не поешь, не попьешь, вот они и должны были много ракушек и бронзы потратить, чтобы было о чем в пути вспоминать. А я, значит, парнишку к ним заслал, чтобы с полдороги перехватить, да велел передать, что похлебку из гребешков готовлю. У нас-то зимой гребешков этих ни у кого нет. А ведь для тех восточных это любимая еда. А мне мои (надо было слышать, как он сказал это «мои») за ними специально на дальние камни ездили и добыли. Так что у этого дурака всю ночь стол пустым простоял, гы-гы, с мисочкой для соли.
Дальше последовало повествование про то, какие правильные люди пришлые и как все им завидуют и оттого гнобят. В качестве доказательств мне приводилась только что съеденная уха, которую так варить только «правильные люди» умеют, и вот это вот вино, которое мы пьем, потому как и в вине «правильные люди» разбираются лучше всех, и дерьма на стол не поставят. А значит, не фиг ирокезам у этой свиньи Крок’тоса столоваться, а пусть мы лучше, коли еще в Вал’аклаву придем, сразу к нему, Окин’таю, топаем. И вообще, везде, где плыть будем, должны (ага, просто-таки обязаны) рассказывать всем, кто в Вал’аклаве правильный человек, а кто крабье дерьмо.
В общем, понятно, человек осознал силу великого колдовства «реклама» и пользуется им вовсю, да и в конкурентной борьбе пальца ему в рот не клади. Через пару-тройку тысяч лет вот такие вот запросто будут в олигархи выбиваться. А пока, увы, предел мечтаний — должность трактирщика.
Но я-то сюда пришел не жрать, не с окин’таевыми талантами знакомиться, а проверить алиби Крок’тоса и выяснить, почему «восточные» вдруг предпочли другое заведение. Насчет алиби я почти не сомневался, так нагло врать мне Крок’тос не станет. А вот с «восточными» подозрение было, что это они вместе со мной в одном трактире бухать не захотели, а потом еще и отомстить решили. А выходит, их сюда гребешковой похлебкой заманили. Да, грехи наши тяжкие… Последняя слабая ниточка оборвалась. Разве что у Митк’окока еще разок попытаться выведать, кто мог его брата (помимо меня) зарезать? Все равно я к нему хотел пойти, одну сделку провернуть.
Вернулся очень поздно. Когда солнышко уже ушло за горизонт. А в этом мире, причем во всем мире, существовало железное правило: ложиться и вставать вместе с солнцем. И тот, кто пытался пройти по ночной Вал’аклаве, освещенной лишь звездным небом да молодой луной, поспотыкался вволю о разную дрянь и поплутал по кривым улочкам, ориентируясь лишь на шум моря, никогда не спросит: почему?
А у едва тлеющего костра усталого путника ждет верная жена. Чтобы глянуть этаким укоряющим взором и попробовать накормить давно остывшим обедом — типа, намек. Другому, может, и стыдно бы стало. Но я-то все эти штучки тыщи раз в кино и в телевизоре видел. Я-то всю эту хитрую бабскую тактику насквозь вижу. Меня-то «этакими» взлядиками не проведешь и в стыд не вгонишь! Но так уж и быть. Поем из вежливости, чтобы женушка не обижалась. Она-то у меня молодая, глупая, и смотрит на меня глазами обиженного котенка, а кто умней, тот и уступает первым.
Ну да, тряпка я, вертят все мною, как хотят! Однако большущее дело сегодня сделал.
— Вот подай-ка мне, Тишка, отвар из травок, садись под бочок, а я тебе расскажу, какой у тебя мужик молодец. Ты вчера Митк’окока, местного Царя Царей, видела? Ага, жирный такой. А я говорю — «жирный», а не «величественный». В том, чтобы жирным быть, никакой крутизны нет. Это каждый может, надо только жрать каждый день, и помногу, и чтобы слуги вместо тебя работали. Говоришь, так только Цари Царей могут? Ты, может, еще хочешь, чтобы и я таким был? Что? Правда хочешь? Толстый и солидный муж выглядит авторитетней?! А тебе почет и уважение, что так мужа раскормила?! Какая же ты у меня все-таки доисторическая особа, и представления о жизни у тебя абсолютно дикарские!
Впрочем, ты меня не перебивай. Во-о-от, иду я, значит, сегодня к этому жирному Митк’ококу во дворец, запросто так все двери ногами открываю, потому как я не шнырь какой-то из подворотни, а Шаман Ирокезов!!! И короче, требую этого Царя Царей на разговор. Ну ясное дело, он всех своих слуг, царедворцев да послов иностранных выгоняет. Потому как понимает, что к нему не абы кто, а сам Тишкин Муж приехал. Потому почтительно так напротив себя усадил, винца поднес, вежливо так расспрашивать начал, как там Сам поживаю, как жена, как дети. Стоп! Не дергаться! Этот вопрос на потом, а то знаю я тебя — начнешь кудахтать и меня с мысли собьешь. Ну а когда с политесами, значит, закончили, он мне и говорит: чего, мол, надо уважаемейшему и величайшему из Шаманов? (Это мне, значит!) А я такой, мол, хочу, чтобы ваши шаманы-лекари мне все свои страшные тайны открыли! А он мне: да ты, братан, офигел, в натуре! А я: сами вы, в натуре, Ваше Жирножопие, офигели! Я вам заместо этого расскажу секретный способ, как из пришлых лопухов побольше денежек вытянуть!
Ну тут, ясен фиг, этот Митк’окок аж пятнами от жадности пошел, хватает меня вспотевшими ручонками (кстати, одежду мне завтра постирай), трясет жиром на щеках и говорит, что, мол, все, что угодно, за возможность вытрясти с клиента лишний грошик. Ну я ему и толканул идею кулачных боев и тотализатора. Ну это вроде как я с Крок’тусом дрался. Впрочем, тебе все равно не понять. Митк’окок и то с трудом понял, пришлось десять раз объяснять. Тем более что я и сам толком про это мало что знаю — ставки там всякие, тотализатор и прочее. И как они тут будут выигрыши-проигрыши подсчитывать с их-то знанием арифметики, я вообще в недоумении. Да и пусть голова об этом у них и болит. Раз до «ракушек» как до универсальной валюты додумались и со ставками разберутся. Будет повод знания в массы продвигать. Они тут ребята по части торговли ушлые, им это только на пользу пойдет.
