нещадно, и не один десяток женщин умерли от жестоких истязаний.
В конце сентября на Красной площади начались массовые казни, которые продолжались весь октябрь. Они обставлялись торжественно — сам царь готовил сей мрачный ритуал. Палачами на этом празднике «смерти» сделал бояр и собственных приближенных — те не столько казнили свои жертвы, сколько мучили — многим приходилось полдесятка раз бить лезвием секиры, и все не могли попасть по шее. Стрельцы криком умоляли таких мучителей добить их из милосердия.
Но больше всего досталось тем, кого оговорили под пытками — их колесовали, раздробив ноги и руки и оставив лежать. Эти стрельцы умирали больше суток, не в силах кричать от боли, они только жалобно стонали, и их хрипение слышало ночью многие горожане.
Всего казнили в центре Москвы свыше одной тысячи мятежников, причем многих самыми изуверскими способами. Еще шесть сотен выдрали кнутом без всякой жалости, клеймили, выдрали языки раскаленными клещами — то было «милосердие». Почти две сотни стрельцов повесили перед стенами Новодевичьего монастыря, перед окнами кельи, в которой заточили царевну Софьи, которая померла через пять лет.
Петр Алексеевич на все эти казни взирал каждый раз с удобного креслица — устал «надежа-государь», ведь пытал многих сам, а пятерым отсек головы, показав возросшее умение «царя-плотника»…
— Характерно, что кровавые труды моего «папеньки» и его патологическую жестокость всегда оправдывали — тяжелое детство у ребенка, всегда в трудах и заботах, пьянках и казнях. Зато какую державу на славу отгрохал, какую столицу, есть чем гордиться!
Алексей Петрович хмыкнул, размышляя вслух сам с собою, благо его никто не мог подслушать.
— И мало кто задавался вопросом — что цена этому разорение страны, введение крепостного рабства на долгих полтора века, и вырытая им пропасть глубочайшей вражды между дворянством и всем остальным народом, которая в конечном итоге и привела к революции и гражданской войне. И потомки рабовладельцев хлебнули чашку дерьма, что заслужили их предки — князья водители такси в Париже, графини дешевые проститутки. Это те, кто сбежать успел — остальных под нож пустили. Бумерангом вернулись народные беды, ими устроенные. А началось все со стрелецкой казни!
Царевич задумался, подняв воротник тулупа — стало намного теплее, сытые лошадки шли ходко, волоча тяжело нагруженные сани. Вдали показались стены Старицка — конечной цели путешествия.
— Пока время не упущено, нужно сделать все возможное и невозможное тоже, чтобы засыпать трещину. Если она разрастется и превратится в пропасть, тогда ее не перепрыгнешь, история просто повторится…
«Авантюра, но иного варианта просто нет. Риск чудовищный, провал может быть в любой момент, если клювом прощелкаю. Доносчики ведь не дремлют — если им четверть имущества за верный донос от фискалов полагается, на тех, кто уклоняется от уплаты податей, то в моем случае златом-серебром с ног до головы осыплют!
И во что я ввязался?!
Сидел бы тихо за границей, дали бы мне замок, кормил бы лебедей в пруду, а по утрам пил кофий из чашки. И коньячок бы прихлебывал — не думаю, что французского короля „жаба“ задавила бы от подарка пары бочек. Съездил бы в Италию — никогда ведь не был за границей, посмотрел бы на мир собственными глазами».
Алексей прошелся по келье, запахнул епанчу — в каменном мешке было холодно, и даже подумать о том, как тяжко приходится тут монахам зимой, становилось жутко. Но ведь жили как-то, проводя день в молитвах и трудах. Но страха перед разговором не имелось, даже опасений — вместе с ним приехало двенадцать человек, хорошо вооруженных. Причем, умеющих владеть пистолетом и шпагой, ножом и фузеей. Не боящиеся врага — многие с ног до головы кровушкой закапаны. Даже ему самому пришлось в этом чужом, пока чужом, для него мире убивать. И ведь ничего — по ночам покойник не снился, мальчики кровавые перед глазами не бегали, и вообще, что странно — никаких угрызений совести.
— На войне как на войне, — негромко произнес Алексей, поглаживая рукояти двух пистолетов, и чувствую на боку тяжесть шпаги. Владеть последней он только начал учиться — Никита оказался отличным тренером, и первым делом научил делать выпады, и поставил всего два приема защиты. Убогий арсенал, честно говоря, но лучше именно их довести до полного автоматизма. Случись что, то действовать придется уже на рефлексах, не думая. Хотя больше приходилось рассчитывать на пистолеты, благо стрелять умел и здесь навыки восстановил.
— А ля герр ком а ля герр!
Полюбившуюся фразу Алексей повторил на французском языке, как она приведена в книге, которой он перед армией зачитывался до упоения, а фильм одноименный смотрел с десяток раз.
Личина приказчика уже была сброшена — он стал драгунским офицером, как пятеро его спутников, благо обмундирование имелось, много чего можно купить, имелись бы деньги.
Небольшая воинская команда никого не удивит — таких много на российских дорогах по смутным нынешним временам. Или разбойников ловят, неимоверно расплодившихся, либо недоимки с крестьян выколачивают, а могут и по именному повелению ехать. А такое имелось, подложное насквозь, но с приделанной на витом шнуре подлинной печатью. Хватило ума срезать обе с отцовских писем в ларце, и подпись «родительскую» запомнить, и даже с нее образец взять для пробы пера, так сказать.
— Ты хотел меня видеть, офицер? Я был на молитве, и готов тебя выслушать. Ты привез повеление, как мне сказали?
— Да, отец Иоаким! Благословите меня!
Алексей снял с головы расшитую галунами треуголку, и преклонил колено, чувствуя, как перекрестили его макушку, и прошептали слова. Встал, но голову держал обнаженной.
— Я где-то тебя видел, сын мой? О Боже…
Старик смертельно побледнел, взирая расширенными глазами на Алексей. Можно было не сомневаться, что память архимандрита не подвела. Еще бы — настоящий царевич в прежней жизни за десять лет объехал чуть ли не все монастыри в округе.
— Вижу, ты меня узнал, отче, — Алексей усмехнулся, глаза прищурились. В голове пронеслась мысль — «если старик закричит „караул“, то заткну рот. Грех убивать в святом месте!»
— Ты сильно рискуешь, царевич — доносчики есть везде! Я получил от Александра Васильевича весточку, что ты нашел покровительство у цезаря, но не думал, что ты настолько обезумел, что вернулся обратно — тебя ждут пытки и плаха! Царь не простит тебя, Алексей!
— Плевать! Я не его милости приехал просить! Ее не будет — кто истерзал стрельцов, залив кровью Красную площадь, не ведает жалости! То упырь, и ему не место на царстве!
Старик окаменел от сказанного, зашептал
