Ознакомительная версия.
До конца дня гарнизон Херсонеса сдавал оружие. Воины выходили из городских ворот и цепочкой тянулись к указанному месту. Там они со звоном швыряли свое оружие к ногам победителей. Ярость была написана на их смуглых лицах. Ярость и обида. Ведь их не победили в бою, а заставили сдаться, разрушив водопровод и лишив воды. Что ж, их можно было понять.
Я же своей главной задачей считал не допустить разграбления Херсонеса. Сделать это было можно лишь в том случае, если наши дружины вообще не войдут в город. В противном случае избежать эксцессов было бы невозможно.
Когда процедура сдачи гарнизона закончилась, из города были выпущены невольники. Мужчины, женщины и старики выходили поодиночке и группами. Теперь они были свободны.
К моему удивлению, вышло не так уж много людей. По нашим подсчетам, в Херсонесе находилось больше тысячи пленников, обращенных в рабство. Они трудились в домах горожан, на огородах, в садах, использовались как подсобная сила ремесленниками.
Против цифры в тысячу человек не возражал сам архонт Херсонеса. Но когда я обратился к нему с вопросом, где же остальные рабы, он только вытаращил глаза и воздел руки к небу.
– А зачем этим людям свобода? – спросил он. – Куда они пойдут? Чем станут заниматься? Кто даст им работу и кто будет их кормить? Ты хочешь делать это сам, великий князь?
Больше половины рабов остались в городе, не пожелав воспользоваться предоставленной им свободой.
Мне оставалось лишь отложить этот вопрос.
– Я разберусь с этим сам, – сказал я архонту. – И если узнаю, что кто-то из горожан не отпустил своих рабов, то я увеличу выкуп с вашего города.
На самом деле прошу меня понять: в ту минуту я думал уже совершенно не о рабах и даже не о контрибуции. Меня жгло нетерпение. Хотелось скорее оказаться в Херсонесе и увидеть Любаву.
Конечно, я понимал, что исполняю возложенную на меня историческую миссию. Более того, я даже стремился исполнить ее до конца. Было ясно, что все эти события: взятие Корсуни, крещение меня и моего войска, а затем крещение всей Руси – это войдет в историю и сохранится в памяти многих последующих поколений.
Но по-человечески для меня гораздо важнее было увидеть Любаву-Сероглазку и соединиться с ней. Пусть даже об этом не напишут потом в учебниках по истории отечества…
Свенельд и Фрюлинг пытались отговорить меня ехать в город и поселиться там.
– Наверняка в Корсуни осталось много греческих воинов, которые захотят убить тебя, – говорили они. – Не все же оружие до последнего меча они сдали. Мы все видели их лица и знаем, как они взбешены. Либо оставайся в лагере, князь, либо пусть все наше войско войдет в Корсунь. Тогда уж грекам станет не до того, чтобы убивать тебя.
Конечно, они были правы, мои опытные военачальники. Только они не знали о Любаве и о том, как я хочу поскорее увидеть ее. Поэтому я принял промежуточное решение.
– Вся моя ближняя дружина войдет в город вместе со мной, – сказал я Фрюлингу. – Собери людей и двинемся. В окружении ближней дружины мне ничего не страшно. А всем войскам я приказываю оставаться в лагере и ждать завтрашнего дня. С утра начнут привозить выкуп. Делить его будем вечером следующего дня.
Было ясно, что мой отъезд в Корсунь раздражает не только моих сподвижников, но и всю нашу рать. Зачем это и почему великий князь вдруг захотел ночевать в городе сам, если не пустил туда всех?
Поэтому нужно было задобрить людей, по крайней мере, занять их делом. Пусть смотрят, как перепуганные жители возами свозят сюда драгоценности – это хорошее занятие, веселящее сердце.
Во главе сотни ближних дружинников я въехал в распахнутые по такому случаю ворота Корсуни.
Перед этим Алеша перетряс все содержимое обитого железом сундука, который был привезен из Киева. В сундуке этом хранилась праздничная одежда князя. В обычное время я ходил в такой же одежде, как все остальные. На мне была длинная рубаха из крашеного льна летом или из шерсти зимой. Она подпоясывалась кожаным ремешком. На ногах были штаны, заправленные в невысокие сапоги.
Вообще правилом жизни в этом мире была аскетичность. В княжеском тереме – никакой мебели, кроме лавок и сундуков. Самая простая одежда, не отличающаяся от одежды ближнего дружинника. Еда – вместе с дружиной и тоже не блещущая изысканностью. Как я понял впоследствии, пышность и богатство, выставляемые напоказ, появились у киевских князей уже потом, в подражание быту византийских императоров. А в моей эпохе великий князь вел себя как главный дружинник – первый среди равных.
Но по случаю торжественного въезда в побежденный город следовало специально приодеться – это было ясно. Вид у великого князя должен был быть воинственный и великолепный. Он должен поражать воображение побежденных!
Алексей подал мне длинную рубаху из ярко-красного шелка. Судя по объяснениям моей ключницы, этот шелк был привезен из Персии. Вместо обычного кожаного ремешка я подпоясался наборным серебряным – трофеем, привезенным из похода в Хазарский каганат. Только там умели делать такие изящные серебряные вещи.
Сверху я натянул короткую кольчугу. Колечки были сделаны из светлого металла, и Алеша так начистил их песком, что кольчуга блистала на солнце.
На голову мне надели корону из золота, обильно украшенную драгоценными камнями. Говорили, что эту корону привез из дальнего похода еще легендарный князь Святослав. Уж не знаю, с какой царственной головы он снял это украшение, но, судя по нраву Святослава, сама голова вряд ли осталась на плечах…
Алексей настаивал еще на синем плаще, но тут я категорически отказался – было слишком жарко. Летняя крымская жара уже достаточно истерзала всех нас за время стоянки в боевом лагере.
Хотел отказаться и от толстой золотой цепи, которую Алеша протянул мне напоследок. Мне показалось, что это будет уже слишком. Красная рубаха, блестящая кольчуга, золотая корона на голове. Куда же еще золотая цепь?
Но оруженосец настоял. Он смотрел на меня так убедительно, что я понял – он лучше знает местные нравы. Пусть будет не слишком стильно и элегантно, зато богато, а это устрашает. Великий киевский князь должен был поразить взоры корсунских греков!
Принарядились и мои ближние дружинники. Судя по их сверкающим в лучах вечернего солнца головам, они еще раз выскребли себе головы острыми ножами – до блеска, оставив лишь длинные чубы, заброшенные за ухо. В сочетании с тяжелыми серьгами в каждом ухе это производило нужный эффект…
Впереди выставили взятый с собой из Киева оркестр. Я сел на лошадь, рядом со мной шел Фрюлинг. С другой стороны – изнывающий от жары и усталости херсонесский архонт. Дружинники двигались вокруг меня и позади, в колонне по четыре. Позади процессии тянули, поднимая пыль, салазки с уложенными на них шатрами и скарбом.
Ознакомительная версия.
