Костя делает большой глоток чаю и продолжает:
— Я подумал, провокация! Сидят, мол, спокойно. Вот и подсадили.
Пришлось бы бить, потом бы репрессии были со стороны мусоров.
— Ворам отписывать будем? — небрежно спрашиваю я, демонстрируя свои обширные познания тюремных обычаев.
— А зачем? Вот если бы мы его отъебали…
— Причем, Серег, ебать бы пришлось каждому! Пришлось бы тебе принимать боевое крещение, — смеется Витя.
(Интересно, это что, шутка?)
— Ну, может быть и не отъебали, но хребет бы сломали, — вступает Андрей.
— Ебать бы не стали, — резюмирует Костя. — Но и ничего хорошего бы не получилось. Если бы не увели, мы бы сделали, чтобы его унесли.
Бить бы пришлось очень сильно. У нас просто хата мирная. В другой хате сразу бы бить начали. Помню, к нам на общак посадили таможенника. Не милиционера даже, а обычного таможенника! Его через десять минут просто убили. Я с пацанами у окна сидел. Так он просто до нас не дошел! В натуре! Я слышу: бум!.. бум!.. «Что там?» — «Мусор!»
— А представляешь, если бы мы его отъебали?! — смеется Витя. — Написал бы ты, вась, своей жене: «Извини, дорогая! Изменил тебе с мусором. Ну, хуй ли! По работе. Такие у нас, на хуй, обычаи!»
Вечером Андрей стоит у окна, на решке, и смотрит во двор:
— Что они там жгут, интересно, все время?
— Мусор!
У Кости, похоже, депрессия. На сегодняшней прогулке он как сел на корточки (в классической зэковской позе), так и просидел весь час.
— Что с тобой?
— Обломился я по-конски.
— Это из-за касатки?
— Не знаю. Наверное. Не хочется отсюда уезжать. В лагере и пообщаться-то по-человечески будет не с кем. Среди особистов ведь все такая публика — каждый лет по двадцать отсидел. О чем с ним разговаривать? И вообще не люблю зэков! Подлые люди. Жабы пупырчатые.
— Да не обращай внимания, Серег! — вмешивается Витя. — Это он с дури. А с дури можно и хуй сломать!
Вечером снова вспоминали про вчерашний случай.
— А зачем он ботинки-то снял? — интересуюсь я.
— А мне тоже мой первый адвокат сказал, что войдешь в камеру — сразу же снимаешь ботинки! — неожиданно вступает в разговор Вася. — Положат тебе на пол под ноги белое полотенце — ты на него ни в коем случае не наступай. И потом дашь мне одну или две тысячи долларов, я передам на общак, чтобы тебе легче жилось. Это он меня учил, как себя в тюрьме в случае чего вести. Я, конечно, сразу же заподозрил, мол, что-то тут не так! Как речь о деньгах заходит — все! Пиздец! Но кто его знает?.. Ну, привозят меня в тюрьму, заводят на сборку.
Народу — тьма! Но никто меня не трогает, никаких полотенец никто под ноги не бросает, все нормально… В камеру вхожу — садись к столу, ешь. Вот твоя шконка — ложись, спи после сборки! Я просто поначалу ничего понять не мог!
— Да адвокаты вообще не знают ничего, как здесь живется! — замечает Витя. — У меня жена у первого адвоката спрашивала: «Чем они хоть там занимаются?» Он ей ответил: «Дворик тюремный подметают!»
— А я следователю своему и сейчас рассказываю, что мы здесь все, что угодно можем купить. Любые продукты, вещи, — подтверждает Вася.
— Он меня слушает и серьезно поддакивает: «Да! Вообще-то это правильно! Вы же не осужденный. Вы пока еще только подследственный.
Вас же по закону только свободы лишают!»
Я с изумлением смотрю на Васю. А этот Василий Алибабаевич, оказывается, далеко не так прост, как кажется! Заодно вспоминаю, что и мой-то адвокат про тюремный вискас впервые только от меня услышал.
Да и вообще все мои рассказы о тюремном быте слушает с неподдельным любопытством. Похоже, действительно, ни следователи, ни адвокаты не имеют о здешних реалиях по сути ни малейшего представления.
Вечером получаем довольно забавную маляву. Просьба придумать погоняло некоему Коле. Тридцать лет, женат, двое детей, образование высшее, инженер-путеец, статья — хищение. Для победителя Коля споет (!) на решке.
— Интересно, что же он будет петь?.. — лениво размышляет вслух Костя. — «Мурку» какую-нибудь, что ли? Или «Владимирский централ»?
— Да нет, просто арию из «Щелкунчика», — не без юмора отвечает ему Витя.
Победил в итоге вариант Цыгана: «Стрелочник». Что же касается песни… Не знаю уж точно, что он там «пел», но вряд ли эта дикая какофония звуков была арией из «Щелкунчика»!
Приходил адвокат. На обратном пути попадаю в один стакан с каким-то молодым, наголо обритым парнем в шортах и майке, похожим на штангиста. Он сидит, я стою. Стакан маленький, лавка узкая, двоим сидеть негде. Минут через пять встает, вежливо говорит мне:
— Садись. А я теперь постою.
Некоторое время молчит, а потом спрашивает:
— Москвич?
— Да.
— А какая статья?
— Мошенничество.
— Условно как-нибудь не надеешься получить?
— Да нет. Какое там «условно»! А у тебя какая статья?
— 162-ая.
— Это разбой, что ли?
— Да. Тут полтюрьмы за разбой сидит.
— А ты москвич?
— Нет. Из Иваново.
— А ты на какой срок рассчитываешь?
— Я уже получил. Пятнадцать особого.
(Господи-боже!)
В камере наливаю таз, бросаю в него два кипятильника.
— Ты чего, Серег, стираться собираешься? — спрашивает Витя.
— Да, придется. Хотя, блядь, честно говоря, совершенно не хочется!
— Я до вас в камере сидел, там пидорчонок был, — замечает Вася. — Все мыл, стирал. Идем в баню, он берет таз общий — ему туда кидают все подряд: белье, носки грязные — и стирает.
— Вот бы нам такого, — вяло бормочу я, замачивая белье.
— Я его так жалел! — продолжает между тем Вася. — Его на общаке узбеки опустили. Избили и опустили.
— Значит, было за что, — замечает проснувшийся Цыган. — Просто так не опускают.
Все замолкают. Разговор начинает быстро затухать, но тут Вася совершенно неожиданно придает ему новое направление и начинает рассказывать об армейских порядках и нравах.
— В армии все, как на гражданке. Как на гражданке что-то начинается — сразу же волна до армии доходит. Скажем, пидорасы.
Вдруг солдаты исчезать начали! У нас такого никогда не было! С вечера — нет. А утром — на месте. «Где был?» — «Да я заблудился…»
Ну, хуйню всякую несут. Мы понять ничего не могли! А им же на свидания надо ходить! Таких же, как они искать. Только потом уже разобрались, что к чему, как их различать.
— И как? — интересуюсь я.
— Они очень чистоплотные. Портянки непрерывно стирают, могут даже в белых носках в сапогах ходить. Пахнет от них всегда очень хорошо.
