– Оказалось, что вести дельный пушечный огонь по Нарвской крепости можно только по ночам! – нетерпеливо прервал царь медлительного Шереметьева. – И то если ночь пасмурная да темная…
– Почему – только темными ночами? – не понял Егор.
Петр, довольно улыбаясь, заявил:
– Вот мы, охранитель, наконец-то и поменялись с тобой местами! Обычно это ты мне что-нибудь излагаешь – с важным видом, а я ничего не могу понять до конца… Теперь вот твоя очередь пришла – дурачком с паперти церковной почувствовать себя! Что, так и не догадался, высокоумный ты наш?
– Нет, мин херц, ничего не получается! Растолкуй уж мне, глупому…
– Ладно, сэр Александэр, господин генерал-майор, слушай! – смилостивился царь. – Все дело в том, что мы прихватили с собой только полевую артиллерию, как ты и советовал. Дальность стрельбы у легких гаубиц и мортир – совсем не та, не годится для осады крепостей серьезных… Теперь-то понял?
– Понял, государь! – покаянно опустил вниз голову Егор. – Для того чтобы зажигательные гранаты перелетали через крепостные стены, надо полевые мортиры очень близко подтаскивать к этим самым стенам. А там их тут же накрывает меткий ответный огонь из крепостных пушек. Что, были большие потери?
– Да ну, Данилыч, не бери лишнего в голову! Самые обычные потери. Как на серьезной войне без них? – утешил его незлобивый Шереметьев. – С пяток мортир разбило шведскими ядрами, коней и людишек побило немного… Мы сразу все поняли и тут же поменяли тактику – на ночную. Хорошо, знаешь ли, получалось. Тишком – в полной темноте – подъехали, пальнули раз пять-шесть, отступили…
– Да, без осадных, дальнобойных орудий здесь не обойтись! – честно признал свою неправоту Егор. – Только для единорогов придется делать уже другие зажигательные гранаты, гораздо более тяжелые.
После очередной чарки Петр поведал и про причины отступления войск с противоположного берега Наровы:
– Побоялись мы с Борисом Петровичем попасть в «клещи»! С запада подходит корпус Шлиппенбаха, которому король Карл выделил дополнительные силы: теперь у генерала восемь тысяч гренадеров, две тысячи кавалерии, да полевая артиллерия – весьма неплоха. А с тыла могут ударить войска, расположенные в самой крепости. У нарвского коменданта – полковника Горна – еще под ружьем полторы тысячи солдат… Вот мы подумали-подумали, да и решили убраться – подобру-поздорову. В следующем году (а может, и через год-другой) подойдем уже в эти земли прибалтийские сразу тремя корпусами – по двенадцать—пятнадцать тысяч бойцов в каждом. Первый корпус будет вдумчиво разбираться с частями Шлиппенбаха, второй будет штурмовать Юрьевскую твердыню, а третий – Нарвскую…
«Ну надо же – какой потрясающий прогресс! – умилился (практически до слез!) сентиментальный внутренний голос. – Еще два-три года назад сама мысль об отходе – так и не вступив с противником в реальную схватку – даже на версту не приблизилась бы к царской голове… Растет (как государственный и политический деятель!) Петр Алексеевич, ох, растет!»
Петр принялся старательно набивать табаком свою курительную голландскую трубку, кивнув головой Шереметьеву – словно бы приглашая того присоединиться к беседе.
– На военном совете решили перейти Нарову и крепко оседлать восточный берег, – с видимым удовольствием продолжил Борис Петрович царский рассказ. – Мост, что соединял Нарву и Иван-город, мы уже разрушили. На специальных плотах спустили вниз по течению пару пушек, вытащили их на каменистую косу, что раскинулась перед самым мостом на берегу восточном, да и разнесли тот мост – на мелкие камушки… Сейчас у всех бродов через реку расставим артиллерию и солдатские стрелковые батальоны. Нельзя допустить, чтобы гренадеры Шлиппенбаха с ходу форсировали Нарову. А дня через три-четыре дожди начнутся сильные, вода, непременно, поднимется в реке…
– Юродивый предсказал или гадалка цыганская? – криво улыбнулся Егор.
– Не тот и не другая! – Шереметьев на шутку не откликнулся, оставаясь совершенно серьезным. – А поясница моя простуженная да колени подагрические… Так вот, после подъема речной воды Шлиппенбах наверняка встанет лагерем на своем берегу, а мы – на своем. Возьмем в полную блокаду Иван-город. Если, конечно, удастся полностью перекрыть шведам, засевшим в Ивангородской твердыне, возможность получать порох и продовольствие через Нарову… До конца лета простоим здесь, перестреливаясь через реку со Шлиппенбахом. Будем бросать зажигательные гранаты через крепостные стены. Сдастся Иван-город к середине сентября – хорошо. Тогда заселим сию крепость надежным гарнизоном, начнем строительные работы. Уже по зимникам завезем припасы – съестные да огневые. Ломовые единороги – для будущей осады Нарвской крепости… Не удастся захватить Иван-город? Тоже ничего страшного. Отойдем на зимние квартиры – в Псков да Новгород. Будем старательно готовиться к будущей весенней кампании…
– А у тебя, Александр Данилович, какие планы? – поинтересовался Василий Волков.
– Я хочу уже завтра, если Петр Алексеевич, конечно, разрешит, отъехать на восток – вдоль берега балтийского, – озабоченно нахмурившись, сообщил Егор. – Опаздываю я нынче. Очень уж долго провозились с этим зловредным Лешертом. Александровский полк, ведомый Андрюшкой Соколовым, скорее всего, уже вышел к деревне Назия, что расположена в дальних ижорских землях. Ждут они меня, братцы, надо торопиться! А от Иван-города до этой Назии – верст триста будет, если не больше. Дай бог, дней за восемь-девять управиться… Как, мин херц, отпустишь меня?
– Не только что отпущу, но и сам с удовольствием проедусь с тобой! – ответил Петр, окутанный густыми клубами табачного дыма.
– Как же так, государь? Мы же с тобой договаривались! – демонстративно расстроился Шереметьев. – Стар я уже – в одиночку командовать серьезным войском! Я же рассчитывал на тебя! Уж так рассчитывал… Да и дорог-то там путных нет, на карете не проехать. А ты же, государь, не создан для верховой езды…
«Хитрый сукин сын! – саркастически усмехнулся недоверчивый внутренний голос. – Это он просто Ваньку валяет. А на самом-то деле рад-радешенек. С царем-то не забалуешь, не подремлешь в тенечке – в день жаркий… А теперь – намечается лафа полная, бесконтрольная. Да вряд ли Иван-город сдастся к середине сентября…»
Петр, которому в голову, очевидно, пришла та же мысль, только отмахнулся от генерала небрежно, мол: «Пой, ласточка, пой!» – и обратился к Волкову:
– Давай, Вася, начинай собираться! Тоже поедешь с нами, да драгун отбери – человек сорок—пятьдесят, из тех, что понадежнее. Антошку Девиера и Ваньку Солева тоже прихватим с собой. Да, и лошадку подбери мне – высокую в холке да спокойную…
«Намучаетесь вы с ним! – насмешливо предрек недоверчивый внутренний голос. – Тут уважаемый Борис Петрович полностью прав: всадник из царя – аховый! Какие там – восемь-девять дней? Хорошо еще, если за две недели доберетесь до Назии… Иван Солев здесь? Это хорошо, значит, срослась у мальчишки сломанная ключица. А что еще за Девиер такой? Знакомое имя, где-то уже слышанное…»
На следующее утро выехали сразу после торопливого завтрака, под бодрые пушечные и ружейные залпы:
это полки Шереметьева старательно отгоняли от речных бродов настырных гренадеров Шлиппенбаха.
– Ты уж, Борис Петрович, сразу же не впадай в спячку! – прощаясь, погрозил царь генералу пальцем. – Знаю я тебя, борова ленивого. Хоть изредка беспокой шведа…
– Не сомневайся, государь! – истово перекрестился Шереметьев. – Устроим мы этому Шлиппенбаху – баню русскую, жаркую…
Тронулись, выстроившись в длинную цепочку, вдоль речного русла – по вполне наезженному проселку, который образовался при регулярной транспортировке до Иван-города самых разных грузов, доставляемых морем к устью Наровы. Через три часа неторопливой рыси, преодолев немногим более двадцати верст, отряд выехал на Балтийское побережье.
Над морской гладью безраздельно царил полный и благостный штиль, шведских кораблей на горизонте не наблюдалось, летнее жаркое марево безжалостно и планово наступало со всех сторон. Только черные головы и тела балтийских тюленей мелькали в спокойной воде тут и там…
– Все, делаем привал! – зло скомандовал Петр, небрежно смахивая со лба крупные капли пота. – Всю задницу себе отбил! Антошка, помоги слезть с лошади!
К царю бросился высокий и тоненький юноша (визуально – лет семнадцати—девятнадцати), одетый в обычный темно-зеленый дворянский охотничий костюм, лицо у молодого человека было смуглым и породистым: прямой нос, высокий лоб, острый подбородок, широко расставленные, темные миндалевидные глаза.
– Кажется, я этого мальца – с испанскими или португальскими корнями – видел в голландском Амстердаме, на одной из тамошних верфей. Вертелся этот юноша активно вокруг царя, глазки ему строил, – пробормотал себе под нос Егор, спрыгнул с коня и завертел во все стороны головой: – Солев! Быстро ко мне!
