на смену по моей охране, и сразу же отличились тем, что решительно пресекли попытку милицейского патруля проверить мои документы в районе Никитских ворот (с московской милицией мне хронически не везло, она постоянно норовила меня проверить и задержать, иногда мне казалось, что она просто нутром чует во мне чужака).
Утром двадцать первого апреля Василий Иванович доставил меня в Шереметьево. Там вместе с охранниками и пассажирами я прошёл регистрацию на рейс 2410, следующего по маршруту Москва-Ленинград, сел в самолёт Ту-104 и в одиннадцать часов сошёл по трапу в Пулково.
Чёрная комитетская «волга», ожидающая в аэропорту, отвезла нас прямиком в Пулковскую обсерваторию. Благо, там и ехать-то оказалось всего ничего, — из аэропорта машина выехала на Пулковское шоссе, свернула направо и уже через несколько минут въехала на территорию обсерватории. Остановилась у главного корпуса. Мы вышли.
— Ребята, может быть вы меня в машине подождёте? — спросил я. — Храм науки всё-таки, что здесь может со мной случится?
— Извините, Сергей Петрович, — произнёс Борис. Голос у него был неожиданно высокий, скрипучий. — У нас приказ.
— Я буду ждать, — сказал водитель. — Вот там, на стоянке. У меня тоже приказ.
Подъехала ещё одна машина — белый Москвич 403 с бирюзовой полосой на боку. Остановился рядом с нами. Из машины вышли двое мужчин. Один явно постарше, за сорок. Широкоплечий, с проседью в усах и чёрных волосах, зачёсанных назад. Очки в толстой пластмассовой оправе, спортивная куртка. Второй ниже ростом, не такой плотный, в похожих очках и куртке, но без усов, волосы зачёсаны вперёд, уши оттопырены.
На первый взгляд, они были не очень похожи, но я заметил, что носы у них практически одинаковые. Братья?
И ещё.
Вроде бы я где-то их уже видел, но вот где — припомнить сразу не мог. Ускользало воспоминание.
Мужчины, окинув нас внимательным заинтересованным взглядом, направились к ступеням главного корпуса.
Мы не то чтобы мешали, но стояли довольно близко. Моя охрана синхронно шагнула вперёд, прикрывая меня от них.
Мужчины остановились.
— В чём дело, товарищи? — спросил, нахмурясь, тот, что постарше.
— Ни в чём, — проскрипел Борис. — Проходите, товарищи, не задерживайтесь.
— Что значит — проходите? — усатый явно начал заводиться. — Что за указания? Вы кто такие?
— Я сказал — проходите, — голос охранника стал жёстче и приобрёл металлические нотки.
— Борис, спокойно, — сказал я. — Не цепляйся к людям.
— Я абсолютно спокоен, — сказал тот, что помладше, с оттопыренными ушами. — И кто тут к кому цепляется надо ещё разобраться.
Тут до меня дошло. Как говорится, словно током ударило. Правильно говорится, кстати. Серёжу Ермолова пока не било током ни разу. А вот инженеру-пилоту Кемрару Гели, бывало, доставалось. Ощущение запоминающееся.
— Борис? — переспросил я.
Мой охранник обернулся.
— Не ты, — сказал я, глядя на младшего. — Вы — Борис Натанович?
— Он самый, — сказал тот удивлённо.
— А вы, — я перевёл взгляд на старшего, — Аркадий Натанович? Вы — братья Стругацкие?
— Боря, — голос старшего повеселел. — Он нас знает!
— Я вас сразу узнал, — почти не соврал я.
— Нас ещё можно узнать? — ухмыльнулся Борис Натанович.
— Повесть «Стажёры», — сообщил я. — Реплика Юрковского в ответ на слова Юры Бородина, что он сразу узнал Быкова и Юрковского. Мирза-Чарли. Гостиница. Триста шестой номер.
— Лестно, лестно, — сказал Аркадий Натанович. — А вас, молодой человек, часом не Серёжей Ермоловым зовут?
— Ага, — сказал я, улыбаясь. — Это я.
— Приятно познакомиться, — Аркадий Натанович протянул руку.
— А уж мне-то! — искренне воскликнул я. — Шёл к директору обсерватории, а познакомился с любимыми писателями. Да я уже люблю Ленинград.
Братья засмеялись.
Борис и Антон, чтобы не мешать разговору, деликатно разошлись в стороны.
— Охрана? — понизив голос, осведомился Аркадий Натанович.
— Она, — сказал я. — Без неё никак, увы. Не пускают.
— Профессионалы, — одобрительно заметил старший из братьев. — Вон как сектора осматривают. Каждый — свой.
— Мы тоже к Владимиру Алексеевичу, — сказал Борис Натанович. — Собственно, он нас и пригласил на встречу с… вами. Мы давно знакомы, я же здесь работал.
— Борис Натанович, ну какое может быть «вы»! — воскликнул я. — Мне пятнадцать лет всего. Прошу обращаться ко мне на «ты», иначе я буду крайне неловко себя я чувствовать.
— Как скажешь, — улыбнулся Борис Натанович.
— А чего это мы стоим? — осведомился старший брат. — Эдак, и замёрзнуть недолго. Апрель в Ленинграде — не самый жаркий месяц.
— Конец апреля, Аркаша, — заметил Борис. — Конец.
— Тем более! — решительно отрезал Аркадий Натанович и направился ко входу.
Мы последовали за ним.
Директор Пулковской обсерватории Владимир Алексеевич Крат уже ждал нас в своём кабинете. Чуть полноватый, с серебрящимися от седины, аккуратно подстриженными остатками волос над ушами, в тёмно-сером костюме и при галстуке человек лет шестидесяти, улыбаясь поднялся из-за стола и пошёл нам навстречу.
— Боря, Аркадий! — воскликнул он радушно, пожимая руки братьям. — А вы, как я понимаю, Сергей Ермолов? — обратился он ко мне. — Юный гений.
Охрану мы оставили снаружи.
— Гений — это перебор, — сказал я. — Вундеркинд — да, с этим не поспоришь. Что до гения… История расставит приоритеты. И даст определения.
— История — дама капризная, — заметил Аркадий Натанович, усевшись за стол для посетителей. — Сегодня ей один по нраву, а завтра, глядишь, совсем другой.
— Не соглашусь, Аркадий, — сказал Владимир Алексеевич. — Точнее, не совсем соглашусь. — Он подошёл к дверям, открыл их, — Лидочка, сделай нам чаю, пожалуйста.
