с собой два чемодана документов. В полках митинги, что наступление начинать нельзя, так как вновь всех продали, и, похоже, генералитет вынужден занять туже позицию.
— Ну тогда поздравляю, вас, Платон Иннокентьевич, наша задача выполнена.
— Я, Петр Степанович, до конца не уверен, что сотворенное нами пойдет на благо России.
— А я в этом абсолютно точно уверен, Платон Иннокентьевич, и могу еще раз вам это объяснить…
— Да я понимаю, Петр Степанович, умом, но вот сердцем принять это не могу, да и Керенского жалко, ведь не предатель же он…
— Вы мне еще про слезинку невинного ребенка расскажите, и я сам заплачу. — мне надоело в очередной раз доказывать одному из своих соратников, что я поступил правильно и летнее наступление Русской армии будет губительным для всей России, тем более, что в Петербурге я потратил на это действо почти неделю и считал, что вопрос закрыт: — В принципе, Платон Иннокентьевич, вы вправе сейчас направится в контрразведку и рассказать, что военного министра похитили два подозрительных авантюриста — Котов и Кац, а захваченные новейшие артиллерийские системы таковыми не являются, и газовых снарядов с ипритом не падало на мирный галицийский городок Проскуров, а только, созданные в недрах зловещей народной милиции вонючие имитаторы, кроме запаха горчицы и чеснока, никаких общих свойств с отравляющими веществами не имеющие. Вероятно, вас оставят в живых, как ценного свидетеля, ну а меня с Кацем растерзают на площади революционные массы, как врагов народа и предателей. Только придите к какому-то решению, а не стенайте по поводу обуявших вас в который раз, сомнений.
— Вы прекрасно знаете, Петр Степанович, что доносить на вас я никогда не пойду… — разозлился бывший букинист.
— Тогда, как говорится, давайте закроем тему, тем более, что машины уже готовы двигаться дальше.
В расположение авиаотряда мы прибыли поздно вечером, поэтому все формальности были отложены на следующее утро. Нам выделили для ночлега две большие парусиновые палатки и мой маленький отряд, наскоро поев кулеша, сваренного в чугунке на костре, повалился спать.
— Господин Котов, я прошу прощения, но хотелось бы уточнить…- интендант авиаотряда прапорщик Ивкин крутился вокруг меня ужом, скрипя кожей летной куртки и размахивая накладными: — Где все-же баллоны с водородом?
— Господин Ивкин, я же вам сказал, баллоны дали утечку газа, и были, ввиду своей взрывоопасности, были сброшены с платформы и оттащены подальше от железнодорожных путей на перегоне в районе Киева, там еще лесок такой был, толи еловый, толи кленовый. Вот акт на утраты, и вообще, что ваша за печаль? У вас же в авиагруппе дирижабли отсутствуют.
Ну не мог я представить настырному интенданту баллоны с водородом, так как баллонов у меня не было, даже когда я садился в эшелон на столичном вокзале. Поэкспериментировав с прототипами минометов, я дал команду изготовить, что-то вроде, первых в этом мире, транспортно-пусковых контейнеров. Два минометных ствола, с заложенными в них дымовыми минами с ароматом чеснока и горчицы, скреплялись в районе обреза попарно, образую замкнутую конструкцию, в надписью на боку — «Осторожно. Водород». А в Проскурове стволы были разъединены, скреплены в три пакета по шесть стволов и на дистанции в одну версту, по сигналу — «пистолетная стрельба», были запущены с примитивных станков в сторону города с помощью примитивной системы электроспуска. После запуска эти вундервафли были, естественно, брошены, после чего обнаружены поисковыми группами одиннадцатой армии и отправлены в тыл, как образец новейшего оружия противника. Не знаю, до чего додумаются чины из главного артиллерийского управления, возможно изобретут русский образец немецкого «Ванюши».
А между тем, настырный тыловик не мог успокоится, доказывая, что баллоны с водородом ему непременно нужны:
— В скорости обещали дирижаблем нас пополнить, даже двумя, поэтому я так и волнуюсь, а то пузырь этот прилетит, а заправлять его нечем…
Судя по внешнему виду нижних чинов, интендант особого рвения в укреплении материальной базы отряда не проявлял — гимнастерки и штаны у солдат были самые разнообразные, от белого до черного, ремни и голенища у сапог — из поганого брезента, а парочка человек вообще были в гражданских пиджаках, весьма потертых. Исходя из этого, по описи интенданту я передал только не нужные ему железяки, грузовики и аэроплан. Шесть пар меховых унтов я выдал лично летчикам и командиру авиаотряда, а оставшиеся четыре с оказией отправил в соседний авиаотряд, несмотря на скандальные вопли со стороны тыловика.
— Эти ценности собраны на народные деньги, в том числе и на мои личные, поэтому я сам решаю, кому и что отдавать…
— Но как же ведомость? — интендант тряс сводной ведомостью, которую я ему передал утром: — Я же отвечаю за все, что здесь написано.
— Вот вам приложение к ведомости. — я сунул тыловику клочок бумаги: — Видите, каждый расписался, что он лично получил. Приложите к основной ведомости и у вас все сойдется, а посему извините, очень занят, надо грузовики водителям передавать.
В этих хлопотах прошел день, а вечером нас с Кацем и Муравьевым пригласили в просторную палатку, являющуюся чем-то средним между штабом и клубом.
В авиаотряде было четверо летчиков и пять самолетов, а с учетом нашей этажерки, стало шесть, причем все они были условно боеспособны. Интендант на вечерние посиделки не явился, говорят, что ранее имел место печальный опыт — его каждый раз начинали бить.
Под выставленные мной на стол четыре бутылки коньяка, принимающая сторона выставила нехитрые закуски — отварной картофель, квашенную капусту, сало, моченые яблоки и какие-то английские консервы с чем-то вроде колбасного фарша.
Связь с окружающей действительностью я стал терять, когда на стол водрузили бутыль со спиртом, объемом не менее четырех литров. После этого в голове отложились какие-то отрывки — на плече у меня плакал Кац, постоянно спрашивающий, понимаю ли я его, затем поручик, фамилию которого я успел забыть предлагал выпить стоя за государя императора, а корнет Павел Былов доказывал мне, что Кац — прекрасный парень, хотя и жид.
Очнулся я утром, лежащим в парусиновой складной койке в этой же палатке. Голова разламывалась, во рту было ощущение сортира, а за пологом палатки что-то все время грохотало, и кто-то орал, как недорезанный поросенок.
В палатке, кроме меня, никого не было, на столе стояли миски с остатками закуски и наполовину полный бутыль со спиртом.
Понимая, что порошок от головной боли я сейчас не найду, я налил себе грамм пятьдесят спирта и
