Боярам и князьям хорошо: забот никаких в отрыве от столицы, война закончилась. Почти каждый день знать собиралась на пирушки. Они ели, пили, веселились, а Никита только головой качал: вот уж воистину — пир во время чумы. Ему-то лично работы и в Вязьме хватало. Многие царедворцы знали, что он лекарь, видели его в лазарете, и теперь приходили за помощью. Только оперировать Никита не мог: не было условий, а хуже того — эфира. Зато в обмен на избавление от фурункулёза — гнойников по всему телу — один из стрелецких сотников принёс ему в кожаном кофре набор трофейных медицинских инструментов.
Сотник со стрельцами ворвался в дом, откуда велась стрельба из мушкетов. Врагов порубили в капусту, а сотник же, увидев кофр из хорошей кожи, схватил его, полагая, что там дорогие одежды или иные ценности. Когда понял, что жестоко ошибся, сгоряча выкинуть хотел. Однако потом дошло, что вещи бесполезные в кофре хранить не будут, и он решил его приберечь. Вот теперь кофр с инструментами пригодился. Денег рассчитаться с Никитой у сотника не было, и он принёс ему свой трофей.
Во время боевых действий Никита оказывал помощь всем и бесплатно — русский же он, в конце концов. А когда война закончилась, и они стали возвращаться назад, решил — всё, баста. Бояре и воеводы всех рангов трофеев себе набрали, а он в убытке. Не работал в Москве, пациентов не пользовал — откуда деньгам взяться? Одно хорошо — кормили досыта и бесплатно.
Оставшись наедине, Никита тщательно осмотрел инструменты. Из качественной стали, полированные, они были хорошим подспорьем в работе. И кофр удобен, для каждого инструмента своё гнездо. Для выездов и походной жизни — то, что надо.
А потом знатный люд пошёл к Никите гурьбой. После стресса — ведь многие реально воевали, рисковали головой — да после многочисленных пиров с возлияниями обострились многие старые болезни или появились новые. Обратиться же в маленьком городе было не к кому. Царский «дохтур» недоступен и важен чрезвычайно, щёки надувает от гордости, а только и умеет, что кровь пускать. Оно, конечно, для гипертоников это бывает полезно, но не регулярно же. А при других болезнях сия процедура и вовсе вредна.
Никита предостерегал своих пациентов о вреде обильных возлияний и обжорства — но куда там! На его предостережения они отвечали:
— Смоленск сорок три года под Речью Посполитой был! Освободили наконец! И теперь сроду не отдадим! Как царя не прославлять?
И в самом деле: не квас же на пирах пить — не поймут. К тому же привычки враз не изменишь. «Веселие на Руси есть пити». Вот уж не в бровь, а в глаз.
Всё враз и прекратилось. Занедужил царь Алексей Михайлович, стал маяться животом. «Дохтур» царский кровопускание по обычаю своему сделал, слабительное дал, резонно решив, что царь переел и ему требуется очистить кишечник. На день самодержцу лучше стало, а потом скрутило пуще прежнего.
Пиры прекратились. Попробуй кто из царедворцев вина попей да повеселись, когда царю неможется! Так можно и в опалу попасть, а за места тёплые, за близость к трону бояре держались мёртвой хваткой.
Возникло подозрение, что царя отравили, хотя кушанья с его стола если все. А царь уж не встаёт, только стонет да охает.
Озабоченный Елагин пришёл к Никите и уселся на лавку.
— Царь занедужил, — коротко бросил он.
Слухи о болезни царя до Никиты уже дошли.
— «Дохтур» иноземный ничем помочь не в силах.
Никита молчал, выжидая, чем кончится монолог Елагина. Он уже догадывался, чего хочет от него князь. А желает он, чтобы Никита царя вылечил. Но палка, как известно, о двух концах. Ежели Никите удастся царю помочь, Елагин в царских глазах поднимется, не исключено — новую должность при дворе получит. А если неудача? Тогда в лучшем случае — ссылка, а то и голову на плаху положить можно… Причём — обоим. О Никите и речи нет, это само собой. А кто предложил? Ах, князь Елагин? Не злоумыслитель ли? Надо попытать, узнать — не поляками ли подкуплен?
Никита все потаённые мысли Елагина понял, едва тот о болезни царя заговорил.
— Что думаешь? — спросил князь.
— Я больного не смотрел и пока ничего сказать не могу, — ответил Никита.
Князь надолго задумался. И сейчас, какое решение ни прими, решается не только судьба царская, но и судьба его, Елагина; само собой — и Никиты. Князь же был человеком осторожным, все тайные пружины, двигавшие царедворцами, знал. И сторонники у князя были, и противники. И сколько помнил князь, при дворе всегда две противоборствующие группировки были, боровшиеся за влияние на царя, на милости его, на подарки воистину царские. Одиночке возле трона не выжить, вмиг схарчат и не подавятся. Потому, случись непоправимое, не только себя князь обречёт, но и Ордын-Нащокина, и многих других людей, видных и знатных.
Никита наблюдал за лицом князя. А Елагин то лоб морщил в раздумьях, то губами шевелил.
— С самодержцем поговорить? — спросил он.
— Утопающий за соломинку хватается — согласится царь. А если болезнь запущена, и я помочь не смогу? Хуже того — царь помрёт?
— Тише ты! — Елагин испуганно повёл глазами вокруг себя. Говорили-то они в чужой избе, где квартировал Никита. В соседней комнате возились дети.
— Ох, тяжело решение принять! Кто бы подсказал?
Елагин посмотрел на иконы в красном углу, как будто бы Богородица могла что-то ему подсказать. Но князь был человеком рисковым, иначе бы он не пробился к трону, а сидел бы в своём уделе где-нибудь на Вологодчине. Он поднялся:
— Иду к Нащокину — что он решит. И ты со мной.
Князь явно хотел переложить часть ответственности на покровителя.
Они пошли к дому, который занимал Нащокин. О чём шёл долгий разговор, Никита не слышал — Елагин беседовал с Нащокиным наедине.
Однако вышел князь хмурый. Видно, побоялся Нащокин решать сей щекотливый вопрос.
Они постояли немного возле дома, потом князь вдруг махнул рукой:
— Была не была! Бог не выдаст — свинья не съест! Идём!
Под жильё царя и его слуг был освобождён каменный двухэтажный дом, лучший в Вязьме.
Елагина охрана пропустила в покои, а Никита остался в коридоре. Стрельцы косились на него, но он явился с князем, и потому не гнали.
В доме было тихо. Какое веселье, когда царь болен?
Елагина не было долго. Потом он выглянул из дверей, призывно махнув Никите рукой.
Никита шёл за Елагиным по длинному коридору, и почти у каждой двери стояли стрельцы с бердышами, бдили.
Никита волновался. Сейчас он увидит самодержца, и не на гравюре старинной, а вживую. А ещё сильнее он волновался из-за того, что его обуревали сомнения: сумеет ли поставить правильный диагноз, сможет ли помочь?
