На равнине же требовались блоки – да-да, блоки! – глыбы, из которых можно ваять памятники жертвам войны и все новые статуи мироносца и его генералов. На равнине требовались каменные столпы для колоннад поминальных домов и плиты для мемориальных досок, огромные, как створки ворот. А щебень? Щебня и булыжника там внизу и без того хватало. С гор возить незачем. Со времени первого снегопада минувшей зимы большегрузные армейские транспорты в приозерье не появлялись. Щебень и булыжник как лежали, так и лежат.
Сперва говорили, что вывоз отложен в связи с опасностью схода лавин в ущельях, потом ссылались на угрозу селевых потоков в пору снеготаяния, да и слухи о заминированных виадуках и предстоящих бандитских налетах тоже были уважительной причиной, объяснявшей, почему грузовой автопоезд с равнины в нарушение всех сроков никак не приходит. Правда была куда проще, и теперь, в шумном негодовании возле конторского барака, пропустить ее мимо ушей было невозможно: каменоломня будет закрыта. Закроют ее! Вот увидите, закроют нашу каменоломню!
Если б не благоразумие мастера-взрывника, Берингу в этот день только и оставалось бы, что обороняться от ярости собрания оружием. Именно мастер сумел настолько угомонить уволенных, что они выпустили из рук камни и стали по очереди подходить к платежному столу, получая там шершавые коричневые конверты с продуктовыми карточками и немногими денежными купюрами – остаток заработка. Однако на все вопросы о закрытии карьера мастер отвечал, повторяя слова Собачьего Короля: работы в каменоломне на всех уже не хватает.
Что же, и дороги нигде больше не строят? И железнодорожные насыпи на равнине не нужны? Мастер пожимал плечами.
Ничего не попишешь, такая вот история с моорским гранитом. Десятки лет темная зелень этого камня была гордостью приозерья, ее даже увековечили на гербе региона как яркое поле для стилизованной под охотничий нож рыбы и шахтерского молотка. Ведь еще в минувшем году секретарь вывешивал на доске объявлений экспертное заключение геолога: сравнимый по цвету темно-зеленый гранит, помимо сбросовых зон Каменного Моря, имеется только на одном-единственном участке побережья Бразилии. Кроме Моора – только в Бразилии! И все это теперь кончится?
– Не кончится, – сказал мастер, – изменится. Верно, не кончится, подтвердил Телохранитель, с облегчением встречая каждую фразу, падавшую вместо града камней. Возможно, когда-нибудь при дальнейших вскрышных работах обнаружится новая компактная жила гранита, он, мол, сам слышал, как Амбрас говорил о временной приостановке…
– Так я тебе и поверил! – перебил его один из уволенных и плюнул на платежный стол.
Утешениям никто не верил. И никто – ни один завтрашний безработный и ни один везунчик – на камнедробилку нынче не вернулся. Как в забастовку, люди стояли среди куч щебня и гравия, сидели на траве под блекло-голубым весенним небом, сравнивали содержимое своих конвертов, заключали меновые сделки: продуктовые карточки меняли на шнапс и табак, – в последний раз поджидали «Спящую гречанку», которая, словно в обычный рабочий день, припыхтела лишь вечером, чтобы переправить их на моорский берег.
На сей раз и Телохранителю волей-неволей пришлось подняться на борт вместе с рабочими; Амбрас и паром так и не появились, он тщетно ждал их всю вторую половину дня. На обратном пути он стоял один у поручней и слушал ритмичное шлепанье колес – ни дать ни взять огромный барабан. Мастер-взрывник, исполнив все распоряжения Собачьего Короля, недвусмысленно показал, на чьей он стороне, и теперь сидел на корме вместе с рабочими.
Когда Беринг этим вечером вернулся со Слепого берега, Собачий дом уже тонул в глубоких сумерках. Среди заросших клумб возле прудика с кувшинками стояла Лилина лошадь, щипала черные бадылья; узнав прежнего хозяина, она вскинула голову и заржала.
Лили еще здесь? Она же никогда не оставалась до поздней ночи. Беринг вошел в темный дом, мимоходом погладил собак, которые, виляя хвостом, выбежали ему навстречу, и еще из передней услышал смех Лили в большом салоне, а потом голос Амбраса, подзывающего дога.
Бутылка красного вина, остатки ужина – Лили и Амбрас сидели за большим столом, на котором вдобавок были рассыпаны камни, необработанные кристаллы, две коробки патронов, пачки мыла и чая, а еще – огромная, как цветочная ваза, снарядная гильза, из тех, что лишь изредка попадались в высокогорье подле развалин бункеров и осыпавшихся окопов. Неужто для этой меновой сделки им понадобилось прикрытие ночи? Военный хлам, ржавое оружие и десяток-другой патронов не интересовали теперь никого, даже карателей.
Амбрас как раз говорил: «…почему ты не отвезешь его в пансион?» – когда тяжелая дверь салона, впустив Беринга, громко захлопнулась от сквозняка. Нелепым, виноватым жестом человека, застигнутого на подслушивании, Беринг снова тихо открыл дверь и тихо закрыл ее, сделав вид, будто не стоял вот только что молчком на пороге, в незримости за пределами желтого круга света, – и все же не сумел скрыть смущения.
– Они говорят, каменоломню закроют.
– Добрый вечер. – Амбрас повернулся к Телохранителю, поднял бутылку – дескать, твое здоровье! – и отхлебнул глоток.
– Они говорят, каменоломню закроют, – повторил Беринг, не здороваясь.
– А что в этом ужасного? – Амбрас обмакнул в масло кусок хлеба и бросил серому догу, тот поймал лакомство на лету и мгновенно проглотил.
– Увольнения… Они говорят, это только начало. Совсем рассвирепели. Готовы были камнями меня забросать.
– Рассвирепели? Да они всегда такие. Ты их успокоил?
– Мастер-взрывник унял их… Это вправду только начало? А ведь вчера речь шла просто о временной приостановке.
– Нет такого рудника, который бы однажды не иссяк. Всё когда-нибудь закрывается, любая дыра, даже зарубка, которую ты проделал в скале.
– Они боятся, что в таком случае в Моор скоро перестанут приходить транспорты с продовольствием, с медикаментами.
– Ну и что? – Амбрас говорил все громче. – У них же есть свекла. Виноград растет, в озере полно рыбы, а самые эффективные лекарства так и так делают из дикорастущих растений. Мы в лагере годами жрали брюкву…
– …а нынче вечером выпили в одиночку уже вторую бутылку, – перебила Лили вскипающий гнев тем оживленным тоном, который опять заставил Беринга ощутить, как он далек от доверительности, какая существовала между этими двумя.
– Управляющий без каменоломни. – Беринг посмотрел Лили в глаза. – Что станется с управляющим каменоломней без этой каменоломни?
– …и с его Телохранителем, ты это имеешь в виду? – подхватил Амбрас. – Не беспокойся, сударь мой, щебеночных карьеров и на равнине хватает.
– Мы что же, уедем на равнину? – Хотя Беринг только теперь разглядел, что Амбрас совершенно пьян, ему вдруг почудилось, будто он стоит на краю своего мира, у моря, которое знал лишь по картинкам. В точности такое же возбуждение охватывало его, когда он с закрытыми глазами сидел перед проигрывателем, слушая музыку Паттона. На равнину. Он покидал приозерье один-единственный раз, двенадцать не то тринадцать лет назад, когда даже дети и подростки присоединились к большому паломничеству в Бжезинку – на церемонию освящения поминального дома, величайшего из воздвигнутых в годы Ораниенбургского мира; из бревен и досок сотен лагерных бараков построили этот деревянный собор, на стойках и пятнистых стенах которого были выжжены имена, а то и просто номера миллионов погибших… Имена и номера – от фундамента до самого купола.
Паломники так и не добрались тогда до этого высокого, как башня, сооружения. Они, правда, одолели Ледовый перевал и, совершив с молитвами еще один дневной переход, уже видели в дымке глубоко внизу кукурузные поля, дороги и серый город, но затем по приказу коменданта района повернули назад, через перевал, потому что Армия проводила в этих местах облаву на мародеров и снайперов-одиночек. Но Беринг не забыл зрелища длинной вереницы ажурных мачт вдали, как не забыл и прямую, точно стрела, линию, прорезающую поля, пастбища и перелески и временами серебристо взблескивающую на солнце; кто-то из паломников благоговейно сказал тогда: это, мол, рельсы железной дороги, и бегут они к морю.
– Да, сударь мой, мы уедем на равнину, если Армия предложит нам тамошний щебеночный карьер, – сказал Амбрас. – Мы уедем на равнину, если так захочет Армия.
– Ах! Господа переезжают! – воскликнула Лили. – Озерный воздух вам уже не на пользу?
– Что ни говори, воздух тут редеет, – сказал Амбрас. – Тебе бы тоже не мешало загодя поискать новую башню. – И, приподняв бутылку, допил ее – за здоровье Лили.
– Новую башню? На равнине? Я на равнине и так часто бываю. Если уж уезжать, то куда-нибудь подальше. Далеко-далеко.
– Опять в Бразилию? – ухмыльнулся Амбрас.
