— Как умер герцог Бургундский? — спросил меня Жан Дайон, сеньор дю Люд.
Так понимаю, он выполняет записанную в блок памяти программу. Ответы слушать будет король.
— Пуля попала ему в лицо и прошла навылет, — ответил я. — На шлеме сзади осталась вмятина с дыркой.
— Ему разрубили голову алебардой и покололи пиками, — возразил Жан Дайон.
— Не алебардой, а фальшионом. Уже мертвому, — уточнил я, говоря в спину Людовику Одиннадцатому, плечи которого напряглись. — Солдаты не удержались.
— А может, ты нашел его мертвым? — с ехидцей в голосе спросил сеньор дю Люд.
— Может быть, — произнес я, стараясь быть спокойным. — Это что-нибудь меняет?
— Сумму оплаты, — ответил он, продолжая ухмыляться.
Его ухмылка не понравилась мне. Как и молчание короля. Я умею слышать молчание. Королевское бормотало немного нараспев, словно молилось, но несло что-то агрессивное.
— Я не настаиваю на оплате. Будем считать, что не выполнил задание, — сказал я.
— Получишь сполна, — тихо молвил король и приказал своему новому старому секретарю: — Проводи его.
Выйдя из кабинета, я облегченно вздохнул. Из-за чего-то, пока неизвестного, отношение ко мне сильно изменилось, но, кажется, пронесло. Надо срочно прорываться в Онфлер, к барку, и искать менее агрессивного и более предсказуемого правителя.
Когда мы спускались по лестнице на первый этаж, в караульную комнату, в которой я оставил пояс с кинжалом, спросил королевского секретаря:
— Что с конем и доспехами?
— Королю они не нужны, — ответил Жан Дайон.
— Когда получу за них деньги? — поинтересовался я.
— Вместе с королевской платой, — ответил он и кивнул командиру жандармов, который вместе с десятком подчиненных находился в караульной комнате.
Они действовали быстро: двое завернули мне руки за спину, еще один быстро связал их колючей пеньковой веревкой, затянув ее очень сильно. Остальные подстраховывали, вытянув из ножен короткие мечи. Меня не обыскивали. Кошель с деньгами не забрали. Значит, не все еще решено.
— За что?! — удивленно воскликнул я.
Жан Дайон, пряча от меня бегающие глаза, ответил:
— Ты обманул короля.
Он врал и понимал, что я догадываюсь об этом. Муки совести, если она была у него с тех пор, как совершил первую подлость, сразу сменились наигранной бравадой.
— Ты слишком много захотел, чужеземец! — с вызовом произнес сеньор дю Люд и приказал жандармам: — Отвезите его в городскую тюрьму!
Хорошо, что не в клетку. Не хотелось оказаться в роли говорящего попугая.
Меня вывели на улицу, помогли забраться в телегу, выстеленную старой, измочаленной и грязной соломой. Тома стоял посреди двора, держа на поводу наших лошадей, и с приоткрытым ртом смотрел на меня.
— Забери мой кинжал и поезжай за нами до трактира. Там дождешься Лорена и скажешь ему, чтобы пришел ко мне в городскую тюрьму с двумя одеялами, едой и вином, — приказал я слуге.
В тюрьмах в эту эпоху не кормят. Или покупаешь сам, или ждешь, когда какая-нибудь добрая душа пожертвует заключенным еду. Как ни странно, таких добрых было немало, но обычно они приносили только хлеб. Считалось, что на хлебе и воде быстрее приходишь к раскаянию.
Со связанными руками было тяжело удерживать равновесие в тряской телеге, поэтому я лег на бок. Перед моими глазами был борт телеги, изготовленный из досок, которые потемнели от времени. Я почему-то вспомнил, как школьником во время экскурсии в Ясную Поляну выкарябал ржавым гвоздем свое имя на такой же темной доске, но колодца, который был среди голых деревьев вдали от господского дома. Был конец марта, и между деревьями еще лежал грязный снег. Место располагало к писанию и увековечиванию своего имени.
Тюрьма находилась в пятиугольной башне, к которой было пристроено каменное двухэтажное караульное помещение. Меня высадили из телеги и завели на первый этаж, где у камина за столом играли в кости трое — пожилой грузный мужчина с короткой шеей и густой бородой, которая, как казалось, начиналась на шее; худой и длинный, лет тридцати пяти, с плохо выбритым лицом, похожим на зубило, на голове которого была шапка-колпак, натянутая почти до бровей и закрывающая волосы и уши; и кучерявый брюнет с многодневной щетиной на круглом лице с яркими сочными губами. Пожилой сразу поднялся. На нем была грязная рубаха и кожаный жакет на завязках, сально поблескивающий. На широком поясе с медной застежкой висела связка больших ключей. На каждый ушло не меньше железа, чем на амбарный замок. Припадая на правую ногу, пожилой мужчина выбрался из-за стола, подошел ко мне, окинул внимательным взглядом.
— Наверх? — спросил он, обращаясь к командиру жандармов и обдав меня такой вонью изо рта, будто недавно сожрал падаль.
— Угадал, Эмбер! — произнес красномордый командир с таким восхищением, точно начальник тюрьмы проявил незаурядные умственные способности.
Хотя, смотря с кем сравнивать.
— Пойдем, — сказал мне Эмбер тоном доброго дядюшки, дождавшегося в гости любимого племянника.
Наверх вела узкая деревянная лестница, но подтолкнули меня к двери, которая располагалась напротив входной. Она была толстой, дубовой, оббитой железными полосами. Мы оказались в темном коридоре, заполненном густым запахом мочи, как арки одесских дворов рядом с пивбарами. По каменной лестнице без перил поднялись на второй этаж. Там было светлее, благодаря бойнице, закрытой промасленным листом бумаги. Узкий проход вел между двумя камерами к третьей. Внутренние стены сложены из кирпича. Двери из толстых железных прутьев, между которыми свободно пройдет рука, и с висящими снаружи большими замками. Камеры справа и по центру пусты, а в левой стоял у двери, схватившись за прутья руками, рослый блондин, начавший обрастать бородой, явно благородный по рождению, но одетый, как подмастерье, в мятые и грязные рубаху и штаны из полотна и кожаный дублет с высоким воротником и ослабленной шнуровкой.
— Привел тебе соседа, Реньо Фюллолю! — весело сообщил ему Эмбер, а меня спросил шутливо: — В какой камере шевалье желает поселиться?
— Напротив него, — ответил я. — Предпочитаю видеть лицо собеседника.
— Как пожелаете! — продолжил ерничать начальник тюрьмы, открывая дверь правой камеры.
Когда я зашел в камеру, он закрыл дверь и приказал:
— Подойди, повернись спиной!
Я выполнил приказ. Поцарапав длинным ногтем мою правую руку, он развязал веревку. Мои кисти сразу наполнились колючим теплом. Я потер их одну о другую.
— Если хочешь заказать еду или вино, давай деньги, — предложил Эмбер.
— Скоро мой кутильер должен привезти еду и вино, — предупредил я.
— Как хочешь, — молвил он. — Если еще что-то надо будет, бабу, допустим, зови.
— Обязательно, — сказал я.
Никогда не знаешь, чего захочешь, сидя в камере.
— За что тебя? — спросил Реньо Фюллолю, когда начальник тюрьмы ушел.
— За верную службу королю, — ответил я с горькой иронией.
— Меня тоже, — сообщил он. — Служил писарем в ратуше. Всего раз ошибся — и оказался здесь!
— Намного ошибся? — поинтересовался я.
— На двести экю, — ответил он.
— Стоило из-за такой мелочи рисковать?! — произнес я насмешливо.
— Для тебя, может, и мелочь, а мне бы хватило начать новую жизнь! — озлобленно произнес Реньо Фюллолю.
Продолжать с ним разговор мне перехотелось, поэтому отошел вглубь камеры, за стену из кирпича. Там на каменном полу лежала солома, такая же измочаленная, как в телеге. Я сгреб ее, чтобы под телом был слой потолще, лег на спину и начал решать задачу, за что оказался здесь? Неужели кто-то доказал, что именно он, а не я, убил герцога Бургундского? Судя по тому, что Жан Дайон, сеньор дю Люд, теперь в фаворе, он как-то причастен к моему аресту. Неужели из-за нежелания заплатить за коня и доспехи?! С него станется…
Лорен Алюэль приехал часа через три. Эмбер привел его к камере, а сам отошел к бойнице. Мой кутильер смотрел на меня со смесью удивления и испуга. Видимо, не ожидал, что я могу последовать по его стопам. Лорен Алюэль просунул между прутьями одеяла, узел с жареным мясом, кусок сыра, вареные яйца, каравай хлеба, который пришлось сильно приплюснуть, и бурдюк с вином емкостью литра на три, наполовину пустой, благодаря чему легко пролез между прутьями.
