На четвертый день богдойцы еще раз попытались штурмовать. С тем же, примерно, успехом. Потеряли еще несколько десятков бойцов. Потом, еще дня через два их начальник с не выговариваемым именем послал большой отряд сбить нашу засаду. Тоже безуспешно. Наверное, в случае общего и последнего штурма нам бы пришлось не сладко. Все же противника было в пять раз больше. Но богдойцы на него не решились. Я их понимал. Даже, если предположить их победу, что тоже совсем не точно, учитывая наше преимущество в артиллерии и огневой мощи «малого огненного оружия», идти в поход с остатком армии становилось уже бессмысленно.
Наконец, спустя еще неделю «сидения» в осаде, богдойцы решили уходить. В их лагере началась суета. Я же тем временем приказал Трофиму готовить людей к вылазке. Все же, учение – великая сила, как и мои технические примочки. Отряд из двух сотен казаков собрался быстро. Щиты, кирасы, шлемы – все в порядке. Зарядили пищали, выстроились у ворот.
Богдойцы тем временем ринулись к выходу из устья, обратной дорогой. Опять впереди дючеры, за ними «знаменные». Большая часть на конях. Отставал только обоз с тяжелеными телегами. На то и был расчет. Наверное, можно было бы этого столичного орла «принудить к миру» причинив ему еще больше добра и благости. Но с императором я сейчас договариваться не собирался. Не тот уровень. Да и с Москвой мне договариваться смешно. Мне бы здесь, на местном уровне все выстроить. Пока, здесь, а там будем поглядеть. Потому и ценность этой «карательной экспедиции» для меня была, в основном, в обозе. Ну, и Шарходе подыграть против столичных инспекторов.
Пушки из засады я давно уже вернул в крепость, но стрелки пока оставались. Не все, около сотни. Когда богдойцы поперли, стал понятен их план: не штурмовать засаду, а заслониться от ее огня дючерами, самим же проскользнуть в горловину. Меня это тоже устраивало. Казаки постреляли немного. Дючеры отхлынули. Потом опять понеслись на них, стреляя из луков. Опять залп, в самых резвых полетели ручные бомбы. Опять отхлынули. Тем временем маньчжуры вытекали из ущелья.
Когда большая часть богдойской армии или втянулась в бой, или быстренько драпала восвояси, выбежали мы. Дорожка мимо чеснока была протоптана. Потому до обоза добежали быстро. Минут за пятнадцать, наверное. Сбили совсем слабый заслон из богдойских воинов. Обозники даже не пытались сделать вид, что сопротивляются. Большая часть припустилась за отступающей армией, человек двадцать упало на колени и склонило головы, дескать, сдаемся.
Часть отступающих попыталась вернуться, начали поворачивать коней, выпустили в нашу сторону стрелы. Грохнуло несколько пищальных выстрелов. Мой сосед, невысокий рыжий казак Семен, как будто неожиданно споткнулся. Вот гады. Наши подняли щиты, выставили пищали. Два залпа, следующих один за другим, убедили богдойцев, что разумнее направиться в прежнем направлении. Гоу, как говорится, хоум. Хоть и не янки.
Через совсем небольшое время, от карательного корпуса и следа не осталось. То есть, следов, как раз, было множество, а вот следящие неслись обратно, к «ивовому палисаду». Мы же без торопячки, разгребая на этот раз чеснок, все же телеги тащить, пошли в крепость. Скоро подтянулись и казаки из засадного отряда. Пока располагались, мылись, перевязывались, мы с Трофимом и Макаром считали выгоды и потери. Богдойцы потеряли едва не четверть войска, обоз. Думаю, что живым этого юношу из столицы оставят едва ли. Все же имперцы очень не любят проигравших. У нас тоже потери, хотя намного меньшие. Погибло девять казаков. У троих из них остались жены и дети. Восемнадцать человек ранено. Но тяжелых нет. Должны поправиться.
Обоз захватили мы знатный. Правда, пороху было максимум пуда три в деревянных бочонках. Я думал, что должно быть больше, но всякое даяние – благо. Зато целых пятнадцать бронзовых пушечек. Пушки – дрянь. Но бронза – это вещь. Плавится легко, обрабатывается еще проще. На мое удивление в обозе оказалось много ценных вещей. Были шелковые ткани, был чай, были специи. Они что, торговать собирались? А, может быть, себя любимых побаловать? Было там и изрядно золота и серебра в кованном сундуке. Думаю, походная казна. Сколько там в рублях и копейках, не скажу. Монеты покрупнее московских. Но уже глазами видно, что много. Честно сказать, побольше, чем у меня в войсковой казне заныкано. Причем, четверть всего металла – золото. С ним у меня и вовсе грустно. Золото в те годы в качестве денег на Руси и не использовалось. Разве для торговли с иностранцами. Золотыми рублями награждали, как медалями. А для торговли использовали серебро и медь. Но золото тоже лишним не будет. В государевой казне за один золотой рубль дают десять серебряных.
Так, монеты забираем, порох забираем. Остальное – дуваним по правилам. Атаману, мне, – десятая часть. Остальное делим на доли. Десятникам – две доли, сотникам – четыре. Дуванили дня два. Я старался, чтобы никто обиженным не ушел. Не скажу, что все получилось. Поорали и потолкались казаки от души. Но до потасовок и больших обид не дошло. Из своей казны я выдал по полтине серебра каждому бойцу. Пока спорили про хабар, гонец на лодке плыл по уже не частой шуге, за время сидения лед прошел, к Благовещенской крепости. Теперь пешим ходом Амур не пересечешь. Нас, считай, четыре сотни, обоз, лошади. Их тоже бросать жалко. На них не только в поход, на них и пахать можно.
Не прошло и недели, как к крепости пристал караван стругов. Долго грузились, перегружались. Один чуть от жадности не утопили. Вовремя Макар хватился, что струг чуть не по борта в воду ушел. Только барахлом богдойским загрузили четыре струга. На один загнали пленных. Тоже пополнят когорту работников ЖКХ. Сами набились в оставшиеся, как сельди в бочки. В крепости остались полсотни казаков и две пушки. Задержать врага и отправить гонца их сил хватит. Да и не думал я, что в ближайшие пару лет сюда кто-то сунется.
Шли не долго, но трудно. Тесно, скучено. На ночевках, на которые подплывали к берегу, хоть немного получалось размять кости. Готовили еду на костре. Ночами думал. Мое послезнание начинает ощутимо слабеть. Хотя по срокам осада Кумарского острога почти совпала с прежней историей, но прошла она совсем не так. Ну, насколько я помню по описаниям. А вдруг Шархода решит заявиться пораньше или позже? Тут надо как-то хитро сыграть. Подумаем.
Все хорошее, как и все плохое когда-нибудь кончается. Кончилось и это плавание. И если саму дорогу можно смело отнести в категорию «плохое», то встреча сюда никак не вписывается. На пристань вывалило едва не полгорода, с колокольни лился звон недавно привезенного и установленного колокола. Впереди стоял о Фома в праздничном облачении. Рядом с ним и мои ближние люди, и никанец Гришка, и даурский князь Туранчи с родней, сотни родных и близких людей.
Еще бы, страшные богдойцы были не просто остановлены, а разбиты. Страх оказался нестрашным. У людей был праздник, торжественный молебен не вместил и десятой части желающих. Люди толпились на площади перед церковью. Все же она маленькая. Нужно больше строить. Да и в Албазине нужна церковь. Проблема, однако. Подумаю. Но только потом. Пока не до того.
Перед тем, как полностью отдаться веселью, решили мы похоронить павших товарищей. Место выбрали уже давно. За городом, над рекой. Отец Фома освятил его, оградой обнесли. Там и хоронили. Теперь здесь, на кладбище лежали тела павших. Толпа молча слушала литургию, крестясь и утирая слезы. Когда отец Фома закончил, я вышел перед народом, поклонился.
– Тут, такое дело, говорю. Гибнут наши братья. Воинский удел такой – защищать и смерть за то принимать. Но у них жены остаются, дети малые. Нет хуже доли, чем вдовья или сиротская. Потому решил я, что семьи, где казаки за нас живота не пожалели, будут получать от казны довольствие за своих отцов, мужей. Помогать им будем всем миром, чтобы из сирот настоящие казаки вырастали. Либо ли вам такое, братья?
Какое-то время люди молча думали. Конечно, и до того, жен и детей павших друзей привечали, совсем уж на произвол судьбы не оставляли. Только было это дело личное. Теперь же оно стало общим, войсковым. С одной стороны, новая беда, которой не было. С другой стороны, у каждого сидело, что ведь и его дети голодными, если что случится, не останутся. Словом, решили, что это «любо». Героев похоронили.
