Ознакомительная версия.
Когда спустя некоторое время посланец вернулся и разложил принесенные наряды, Любава ахнула.
– Это же такая красота, Солнышко, – сказала она. – Никогда такого не носила. Даже у Рогнеды и Фридегунд не было таких нарядов. Разве такое мне подойдет? Я буду стесняться…
– Так надо, – сказал я. – Наденешь, когда поедем в лагерь. Это – часть моего плана, так что не задавай лишних вопросов.
В лагерь мы поехали втроем – я так задумал. Трудные вещи следует совершать решительно и одним махом. Поэтому я сел на коня, а Любаву с епископом Анастатом посадил в повозку, специально взятую для этого случая у архонта.
Когда преосвященный Анастат увидел Любаву в наряде принцессы, то был поражен. Старик, щурясь подслеповатыми глазами, осмотрел свою бывшую служанку-рабыню и только покачал головой.
– Да она настоящая красавица, – сказал он, обращаясь ко мне. – Что ж, молодой человек, теперь я вас лучше понимаю. Мне прежде как-то не приходило в голову, что Анна так красива.
– Вы видели в ней служанку, а затем язычницу, которую нужно крестить. Да?
– Да, – согласился епископ с достоинством. – И я справился с этой задачей. Анна уже рассказала вам о своих христианских чувствах?
– Наверное, я должен поблагодарить вас за это, ваше преосвященство, – ответил я. – Тем более что скоро вы окрестите меня, а негоже мне было бы жить в браке с язычницей. Так что вы даже забежали вперед. Впрочем, поехали в лагерь вместе с нами. Скоро вы услышите нечто невообразимое, но не подавайте виду, что удивлены. Договорились?
Старик только хмыкнул в ответ.
– Ну, вот это вы напрасно беспокоитесь. Я уже пятьдесят лет ничему не удивляюсь.
Позади нас ехал Фрюлинг с десятком дружинников. После суток любви на коне я держался нетвердо: слегка кружилась голова, и тело побаливало как после тяжелых физических упражнений. Но голова была ясная, и я готовился совершить историческое деяние.
Выкуп оказался очень богатым. Под страхом уничтожения жители Херсонеса действительно собрали много золота, серебра и драгоценностей. Золотые украшения лежали, наваленные в корзины, а серебряных набрался целый воз. У меня не было времени разглядывать привезенное, но можно было не сомневаться – стоимость выкупа очень велика. Ведь среди собранного жителями были работы из глубокой древности. Античные украшения из золота и серебра, монеты цезарей: да бог знает, какие ценности бережно хранились в старых домах Херсонеса, построенных еще в пятом веке до нашей эры…
В лагере среди воинов царило напряженное веселье. Веселье потому, что крепость Корсунь сдалась и даже выкуп уже был привезен. Ратники расслабились: они пили пиво, привезенное с собой, вино из погребов соседних селений, которое убежавшие жители не смогли взять с собой. Здесь же было немало женщин – это освобожденные рабыни, вышедшие из города. Естественно, давно не видевшие женщин воины яростно взяли их в оборот.
А напряжение висело в воздухе, как бывает всегда перед дележом добычи. Это – самый острый момент военного похода. Как великий князь поделит добычу? По справедливости или самую большую часть заграбастает себе? А если по справедливости, то ведь справедливость у каждого своя. Недаром говорят: своя рубашка ближе к телу.
Кому сколько достанется – это ключевой вопрос. От него зависит очень многое, включая благополучное возвращение ратей из похода. Обиженные могут убить князя, а могут смертельно передраться между собой…
Меня ждали – это было ясно. Над лагерем тянуло дымом от множества костров, на которых готовилась пища, и плыл гул от полутора тысяч голосов. Лица Свенельда, Добрыни, Овтая и Аскольда были напряжены – они тоже ждали, с чем приехал из Корсуни великий князь киевский.
Любава в своем пышном наряде лазорево-голубого цвета, в изящной шапочке на убранных волосах и епископ Анастат вышли из повозки, в которой изрядно натряслись за короткое время пути – рессор и шин не имелось, а повозка ехала по степным буеракам. Они встали рядом, а я взобрался на повозку, чтобы меня хорошо видели и слышали.
Я собирался сказать людям важные вещи. Настолько важные, что один лишь я до конца осознавал, в какой степени сказанное мною сейчас перевернет жизнь этих людей и их потомков.
Впрочем, еще Анастат понимал, но от него теперь мало что зависело – свою роль в истории он уже сыграл.
Весть о том, что великий князь собирается говорить, мгновенно облетела весь лагерь. Толпа вооруженных людей окружила повозку в плотное кольцо. Я видел полян и русов – бритых, в белых рубахах, а рядом с ними муромских воинов с волосами, заплетенными в косички, и финнов из новгородской земли, приведенных Добрыней, – кудлатых, в овчинных тулупах зимой и летом…
Все это были отважные воины, неустрашимые в бою и жестокие в победе. Мне предстояло перевернуть жизнь и будущее этих людей.
Я смотрел в эти бородатые обветренные лица, в устремленные на меня глаза, и никакой любви к себе там не видел. Не за что этим людям любить меня – киевского князя, который пока что не сделал им ничего плохого или хорошего. Будут они любить меня или нет, зависит от того, понравится ли им то, что я собираюсь сказать.
– Воины, – начал я, откашлявшись. – Братья! Мы пришли сюда и победили! Корсунь сдалась нам, потому что мы оказались сильнее. Да, сильнее, хитрее, мужественнее!
Свою речь я обдумывал заранее, но все равно был недоволен почти каждым словом, вылетавшим из моих уст. В медицинском институте не учат риторике, и говорить речи перед толпой я не мастер. Впрочем, в каком учебном заведении учат тому, что князь должен говорить своей дружине и союзным ратям? Нет такой учебной дисциплины…
Правда, никто тут и не ожидал от меня ораторского искусства. Все напряженно вслушивались в мои слова совсем для другого.
И я не обманул их ожиданий. Нет, не обманул, уж я постарался.
– Вот выкуп, полученный нами от Корсуни, – прокричал я, картинно указав рукой на воз с серебром и корзины золота, охраняемые вставшими в круг воинами. – Моя доля, как великого князя киевского, – четвертая часть от всего. Это правда? Это справедливо? Это по правилам?
Да, это было по старинным правилам. Это было освящено давней традицией. Можно было ворчать или тихо возмущаться, но великий князь всегда брал себе четвертую часть всего.
– Я отказываюсь от своей доли, – громко крикнул я, стараясь, чтобы меня хорошо услышали даже в задних рядах. Нужно было произвести впечатление, и я его добился. – Свою долю я целиком отдаю вам, мои воины, мои братья, мои друзья по оружию! Великий князь не нуждается в доле от добычи! Моя добыча – слава киевского престола!
Не до всех дошло сразу…
Кто-то не понимал славянского языка, а кто-то стоял далеко и плохо слышал. Зато когда все убедились, что поняли правильно, над крымской землей и над волнами Черного моря, набегающими на галечный берег, пронесся восторженный рев.
Ознакомительная версия.
