— Я не предполагать даже, что вы такой хотеть, синьор майор! Совершенно! Си?
(Кстати, общение на итальянском синьор Леопарди категорически отверг, разрыдавшись и пояснив, что вдали от Сицилии, тем более в неволе, слышать родной язык для него мучительно больно. Впрочем, по-французски Леопарди лопотал бойко, хоть и с ужасающим, но вовсе не итальянским акцентом.)
— Си, господин как вас там… Леопарди. Медведь у вас. Я это прекрасно знаю. И прошу вас… пока еще просто прошу… вывести нас всех отсюда незамедлительно. По крайней мере, попробуйте. Впрочем, у вас ведь выхода-то и нет. Вы же опытный человек и не столь наивны, чтобы полагать, что завтра вас здесь накормят, напоят, удивят, рассмешат… Вряд ли. А вот напугать напугают. До смерти, думаю.
— Нет. Господа анархисты — благородный красивый синьоры. Они говорить, свобода — прекрасная, как звезды, для любой маленький человек, как Джакомо Леопарди, тоже! Да!..
— Не глупите! Где Медведь?
Подпоручик Александр Чадов с недоумением следил за происходящим, старательно удерживая себя от расспросов. Артур поймал его изумленный взгляд и великодушно пояснил:
— Вещь. У этого шута горохового есть при себе отличная Вещь, при помощи которой мы отсюда как раз и сбежим. Так что… скоро будет вам обещанный бокал «Мартеля», Алекс.
— То есть вы… то есть мы… То есть невинного человека вовлекли в неприятности. Артур! Это же… Это непорядочно. Это подло, в конце концов! А если нет? Если вы ошибаетесь? Если мы не выберемся, то его же расстреляют вместе с нами.
— Непременно расстреляют. И что? — раздраженно дернул плечом майор — Никаким образом это не идет вразрез с моим типично английским чувством долга. На войне как на войне, уж простите за банальность. Так что, боюсь, я вам в ваших душевных муках не союзник. Удивительно, что два года войны не выбили из вашей головы эту романтическую дурь. Но… знаете что… Лучше продолжайте таким оставаться, Алекс. Мне достаточно одного приятеля — циника и прагматика.
Артур потер переносицу. Да уж. Мистер Красавчик бы, ни секунды не сомневаясь, начал с мизинца синьора укротителя и закончил другим мизинцем. Хотя, вероятнее всего, уже где-то на среднем пальце Медведь оказался бы у него.
— Леопарди! Они сейчас спят. Все, кроме нашего часового, который тоже, скорее всего, дремлет где-нибудь поблизости. Сейчас отличный момент, чтобы сделать отсюда ноги. — (Вот, стоило вспомнить Красавчика, как уже и выражаешься как он.) — Ну, Леопарди. Решайтесь. Я наблюдал за вами, вы отлично справляетесь с животным! У вас все получится. Главное, бесшумно снять часового и открыть замок. Если с замком не выйдет — все же лапы, я присмотрелся, у нее толстоваты, — тогда нужно вышибить дверь. Это большая, матерая медведица. Ей уже лет пять?
— Шесть… — пискнул Леопарди.
— Вот. Она крупная, тяжелая. Да мы за десять минут отсюда выберемся и все… Вы налево, мы направо. Или… Или простите, но я вас задушу. Обещаю. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что слово я сдержу. — Артур холодно окинул дрожащего укротителя взглядом, отошел к двери, прислушался. — Храпит. Ну же! Леопарди…
— Я не мочь! — захныкал «итальянец» и прижал руки к груди театральным дурацким жестом. — Я не мочь… Она, если не плясать гопак, если не цирк, не публика, меня не слушать совсем. Вилы, пистолеты, римские свечи или шамборьер — я все пиф-паф, и наказать Джульетту, но только совсем хуже. Джульетта на публику красиво плясать, миниатюр показать, кланять реверанс, кувыркать голова туда-сюда и мотоциклет катать, но кто сейчас любить мотоциклет? Все хотеть гопак! Если нет цирк — Джульетта не хотеть слушать Джакомо Леопарди. Джульетта рычать и сердиться на Джакомо Леопарди. Даже кусать один, два, много раз. Я ведь, как это… Это очень… Очень печальная горе! Я подлец!
Итальянец обхватил голову руками, зарыдал. Потом повернулся к Саше Чадову, видимо догадавшись, что из него слушатель куда более благодарный, чем из сурового англичанина, которому дела нет до чужих страданий, и продолжил уже на русском:
— Ах! Юноша! Я плохой, дурной человек. Я ее украл… Украл у родного брата. Выманил лестью вещь… и увел медведицу. Зачем она ему? Он ведь и так популярен… Выходит на арену — овации. Ему даже ничего делать для этого не нужно — он с рождения уродец. Карлик. Публика, знаете, любит уродов. Люди хотят выглядеть великодушными. А я… я перепробовал все: жонглировал, метал ножи, заклинал змей… И что? Ни-че-го! Ничтожество! Я — ничтожество, бездарь. Мной заполняли антракты… Но едва шпрехштальмейстер объявлял его имя… Тут же фанфары. Аплодисменты. Он выезжал из-за форганга верхом на Джульетте, со скрипкой в руках… Гайдн или Вивальди! Маленький печальный уродец весь в белом! Он играл, она танцевала. Это был блестящий номер! Лучший из всего, что я когда-либо видел. Конюхи, униформа, акробатки… сам Поддубный — все рыдали! Я ревновал. Сходил с ума! Думал, ну зачем ему еще и медведица? Он и так хорош! Думал, она со временем ко мне привыкнет. Но медведицы, юноша, как женщины. Они если любят, то одного. И ненавидят тоже — раз и на всю жизнь… или пока не растерзают в клочья.
— Любопытное откровение… — Майор не то не понял, не то просто проигнорировал драматическую часть повествования. — И что теперь делать прикажете?
— Ну… Если синьор майор дать слово джентльмен, то Джакомо Леопарди дать ему Медведь. Чуть-чуть…
— О господи! Вы с ума сошли?
— Вы только что меня сильно пугать. Я теперь немножко хорошо подумать и очень бояться… и вот так решить нашу проблем, синьор майор. Си?
Майор вдруг остро пожалел, что десять лет назад отказался от Божьей Коровки. Сейчас этот болтливый жучок ему бы пригодился еще как. Предложил бы как минимум семь возможностей спасения. Раскрыл бы перед Артуром все карты, включая козырную… Артур вздохнул.
— Да. Слово джентльмена. Где Медведь?
Маленькая металлическая фигурка скользнула в его ладонь.
— Как? Как им пользоваться?
— Ну, можно палец между ух тереть. Или ладонь сильно-сильно жать. Как удобно для синьор майор.
Артур присел на краешек табуретки, помедлил, справляясь с неожиданной дрожью в кончиках пальцев, и опасливо погладил медведя между круглых ушей.
И сам
стал
медведем.
Точнее, медведицей. Он лежал, свернувшись кольцом на холодном приятном дерне, он шевелил подвижным крупным носом, он подрагивал хвостом, он сердился на кусачих блох, он спал, но слышал запахи и звуки. Сотни тысяч запахов. Миллионы звуков. Он слышал, как вянет на холмах трава, как зябко перекликаются совы, как в далеком гроте задевает крылом о влажный известняк летучая мышь. Он слышал небо и землю. Он думал, что он тоже небо и земля. И немного море. Самую чуточку. Артур пробовал сначала разобраться, испытывает ли он страх или восторг, или к нему пришло осознание какого-то необыкновенного могущества, на которое у него нет права. Но потом вся эта человеческая болтливая чепуха потускнела, стерлась, и Артура «замедведило» окончательно и бесповоротно. Он чувствовал, что в этом ловком, сотканном из мышц и сухожилий теле он не один. Что существует параллельно ему другая, первобытная сила. И Артур был благодарен за то, что эта сила дозволяет ему быть немножко медведем, что его не выталкивают, а наоборот, как будто трогают носом и принюхиваются, что он такое, зачем, почему здесь…
