— Сделайте полоску, чуть шире длины гильзы.
Взял вновь поданный кусок мешковины, аккуратно, не стараясь сделать туго, обмотал гильзу.
— Сережа, отрежь два куска проволоки. Чуть длиннее пальца.
Селиванов штыком отрубил куски проволоки и, пока я держал гильзу, повинуясь моим указаниям, обвязал мешковину сначала по канавке вокруг донышка гильзы, а потом по дульцу — над местом, где оно начинало утолщаться. Только после этого я снова попытался потуже перетянуть гильзу узким куском мешковины. Чувствовал, что глина поддается под пальцами, но наружу, сдерживаемая тканью, не вылазит. Закрепив ткань, я показал результат бойцам.
— Поняли? Теперь разбиваетесь на пары и делаете так же. Один обмазывает гильзы, второй обвязывает проволокой и мешковиной. Готовые гильзы положить сушиться на солнце. Всего делаем двадцать штук.
Бойцы принялись за работу и вскоре на солнце сушилось требуемое количество кустарных корпусов для противопехотных мин. Я взял тот, который делал сам — вроде уже подсохло. Под жарким солнцем глина быстро затвердела.
— Теперь повторяем все по новой, — сказал я. — Берите те, которые уже подсохли и обмазывайте мешковину глиной. Потом гвозди и опять мешковина. Ну, вы поняли.
Часа через два, стройные гильзы превратились в толстые комки грязи, нашпигованные гвоздями. 'Рубашку' мы сделали в три слоя. Глина, конечно, при взрыве, скорее всего, превратится в пыль, а вот гвозди должны разлететься хорошо. Я объявил перекур и присел отдохнуть.
— Я вот что думаю, — сказал вдруг, обычно молчаливый, Винский. — Взрывчатки туда мало поместится. Гильза маленькая, меньше гранаты будет. Не убьет никого.
— Нам главное что? — спросил я, затянувшись сигаретой, и сам ответил. — Что б корпус разлетелся и взрывом разбросало вокруг осколки. Так?
— Ну так, — согласился Андрей. — Но осколки здесь тоже мелкие. Толку-то от тех гвоздиков?
— А ты представь, — продолжал я, — Что в паре метров от тебя рванет такая штука и нашпигует тебя десятком-другим таких гвоздиков. Не убьет, но бой продолжать ты уже не сможешь. Это как дробью в тебя выстрелить. Дробинка маленькая, но когда их много — разорвет в клочья бок, который со стороны взрыва или, например ногу, руку… Понятно?
— Вот я как-то в утку с близи дробью пальнул, — я обернулся и увидел Митрофаныча, который, привалившись к дереву, скручивал самокрутку. — Так от нее, ей Богу, чуть одни перья не остались. Не птица стала, а сплошное решето со свинцом.
Митрофаныч прикурил свою самокрутку, посмаковал дым и продолжил.
— А то, шо не убьет фашиста-то, оно и к лучшему. Вот ты представь, — он обвел внимательным взглядом нашу компанию, — шо врага убили. А остальные дальше прут. А вот, ежели только ранили — тут совсем другое дело. Германец — он аккуратный. Своих раненых не бросает. А их кому-то в тыл тащить надобно, одному, а то и двоим. И вот, пока они своих раненых назад тащат — тебе уже отстреливаться надо не от трех-четырех врагов, а от одного. Вот так оно.
Я повернулся к своим бойцам.
— Вот! Слушайте что опытный человек говорит. Раненый не только стрелять по вам не может, но и сковывает еще несколько здоровых врагов.
Митрофаныч вышел на поляну и склонился над изготовленными нами корпусами. Взял один в руки, повертел и положил на место.
— А шо, — вынес решение старик, — Хорошая штуковина. Гвозди там?
Я кивнул.
— Гвозди — это хорошо. — продолжил Митрофаныч и повернулся к моим бойцам. — Вы, ребятки, идите погуляйте. Ужин уже скоро. А я хочу с Лешей поговорить.
Я кивнул и бойцы, переглянувшись, исчезли в лесу. Митрофаныч подошел ко мне и присел на корточки. Не понравилось мне как он на меня смотрел. Слишком как-то внимательно. Даже насторожено. Попытавшись расслабится, я тоже достал сигарету и закурил. Руки чуть дрожали. Чувствовалось, что разговор предстоит не простой. Неужели я все-таки слишком сильно прокололся с картой?
— Был у меня один знакомец, — начал вдруг рассказывать Митрофаныч. — Еще там, на гражданской. Тоже мастак по бомбам был. Чем-то на тебя похож, кстати. У тебя отец в гражданскую-то не воевал?
Это он к чему вообще? Причем здесь гражданская?
— Не знаю. — пожал плечами я. — Может и воевал… Я ж не помню ничего.
— И звали его тоже Алексием. Фамилию вот только не помню уже.
— А вы за кого в гражданскую воевали? — вдруг спросил я.
— Известно за кого. За Россию воевал.
— За Россию все воевали. — не отставал я. — Только кто-то за Советскую Россию, кто-то за Царскую…
— Ну не скажи, — принял мою игру Митрофаныч. — Вот Махно, он за какую Россию воевал? Он свою державу сделать хотел. А петлюровцы за кого? Те за Украину воевали. Там ведь такая каша была, часом и не разберешь кто есть кто, а кто за кого.
С минуту мы сидели и молча курили.
— У Врангеля я воевал. — вдруг признался Митрофаныч. — Взводом командовал
Я опешил. Такое признание не шло ни в какие рамки. И как вообще белогвардеец мог оказаться в действующем партизанском отряде когда вокруг царит бдительность и шпиономания? Терехин, если б узнал — взвыл бы. Кстати, этим можно воспользоваться, что б развеять подозрения.
— А командир знает, — насупил брови я, — что у него в отряде белогвардеец?
— А то! — не обращая внимания на мой грозный вид, кивнул Митрофаныч. — Я ж когда их здесь в лесу нашел, так ему и сказал. Мол, фельдфебель Комов прибыл для несения службы, прошу принять в часть и все такое.
Я хлопал глазами. Сам признался? И его взяли? Почему?
— Сначала не хотел капитан меня к себе брать, — продолжил старый фельдфебель, будто догадавшись о моих мыслях, — Да я его уговорил. Опыта ж у меня поболе будет чем у той молодежи, да и с местами этими знаком. Как барон с Крыма-то утек, так я сюда пришел и уже, почитай почти годков двадцать как живу тут.
— А как же вы, враг советской власти, — продолжал я строить из себя идейного, — решили присоединится к Красной Армии?
— А к кому мне идти было? — натурально удивился Митрофаныч. — К германцу шо ли? Так я их еще в ту войну бил. До гражданской. Я ж присягу давал Царю и Отечеству. Царя нынче нету, а Отечество — оно ж так и осталось. Вот за него и воюю.
Возникла мысль, что весь этот разговор может оказаться какой-то провокацией. Проверкой. Мы еще немного посидели молча и я решил, что разумнее всего будет рассказать об этом разговоре капитану. Кто его знает, у Врангеля служил этот старик или нет — он не так прост как кажется. Если это таки проверка, меня потом могут и обвинить, что не донес о 'враге народа', что, по нынешним временам, может привести и к стенке.