А я жив. И даже не помню того, кого убил первым!
– Он же... Диомед, может, мы... Может, не так надо было?
Он не ждет ответа, маленький Ферсандр, Ферсандр Победитель, отвоевавший отчий престол. Тому, второму Ферсандру, трон уже ни к чему. Он мертв, Лаодамант Этеоклид, еще час назад бывший басилеем фиванским, а мертвым уже ничего не нужно в этом мире.
...А я и не думал, что двоюродные братья могут быть так похожи! Как две капли. Как два окровавленных трупа.
– Ферсандр!
Я положил руку на его холодный грязный наплечник, тряхнул, подождал, пока он вытрет – размажет – слезы по лицу.
– Я приказал передать в Фивы, чтобы все уходили. Ночью – тайно. Мои куреты отойдут от Бореадских ворот.
Он кивнул. Это – все, что мы можем сделать. Иначе – резня. Иначе – снова трупы. Даже если откроют ворота – пощады не будет. Слишком дорого стоила нам победа.
Победа?
Я оглянулся. Трупы, трупы, трупы – по всему полю, до самых стен...
...Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, кто межусобную любит войну, столь ужасную людям...
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВАНАКТ
СТРОФА-I
Дележ добычи – почти свадьба. Удовольствия столько же, а церемоний даже побольше. Сначала по кучам разложить, да не как-нибудь, а поровну, потом жребий кинуть, потом – меняться начинать (ну зачем мне, к примеру, пять женских гиматиев?).
Мои куреты, правда, в этой игре участвовать не стали – взяли что хотели и в сторонку отошли. Да и не в Фивах их добыча. Сейчас несколько сотен чернобородых по всей Беотии стада к границе сгоняют. Вот их и поделят – но уже дома.
А кучи вышли изрядные. Если не до небес каждая, то выше крыши – точно. Фиванцы ночью уходили, с ручным скарбом. Много ли унесешь? Так что не все даже в кучи влезло. Кони не влезли, например. И люди. Людей, правда, в городе мало осталось, и те старцы со старухами. Но прихватили и кое-кого помоложе. Их вкупе с конями пришлось к колышкам привязывать – рядом с каждой кучей.
А делить, чтобы по справедливости, Капанида выбрали. Потому как парень основательный, хозяин, можно сказать, и глаз у него – хризолит. Пришлось бедняге побегать: колесницу налево, столик резной сидонской работы – направо, треножник бронзовый, хитроукрашенный – тоже направо...
...А у меня ладони горели. Уже второй день. Горели – помнили пепельный жар. Горячий был пепел дяди Эгиала, когда я его в урну перекладывал. Вином заливали, а всe равно – горячий.
Прощай, дядя! Легкой тебе дороги! Хайре!
Хотел я уйти, на кучи эти проклятые не смотреть, сесть у костра, выпить неразбавленного да и забыть все – хотя бы на полдня. Но – нельзя, потому как – обычай...
– Ну чего? – Сфенел, потный, запыхавшийся, отошел в сторонку, к нам повернулся. – Годится?
В его басе так и слышалась гордость. Еще бы! Этакую добычищу на равные доли разложить!
Переглянулись. Решили – годится.
Мы все тут же стояли – те, кто стоять мог. Полидор, бедняга, например, только лежать способен был. Его прямо на ложе сюда принесли, толстяка. А Промах Дылда Длинная стоял, хоть и на палочку опирался, прямо как дядя Эвмел. Ну и мы все стояли: Заячья Губа с Амфилохом, Ферсандр с Эвриалом (хорошо, говорят, дрался Смуглый!) и мы с Фоасом. Чуть в сторонке.
...Да и не только в обычае дело. Подарки надо отдаривать? Надо! А приношения в храмы? А дядюшке Терситу за его любовь родственную? Да и...
В общем, не ушел. Хоть и хотелось.
– Во! – Капанид поглядел на меня, поморщился, руку раненую погладил. – Видал? Чего ж тут спорить? Видал.
– А ту, в накидке, видал?
И ее видал. Женщина, лет сорока, босая, в темном гиматии. Ее, правда, привязывать не стали, даже на треножник усадили.
– Тиресия дочка! Манто. Не ушла. Говорят, тоже того, с богами знается...
Последние слова мой друг прошептал – на всякий случай. Мало ли что? Вдруг действительно знается?
...А Тиресия мне показали. Ночью, когда я возле Бореадских ворот стоял – смотрел, чтобы всех выпустили. На носилках лежал Тиресий – длинный, худой, страшный.
Подходить я не стал. Ну его, еще проречет что-нибудь этакое! Ведь не зря он сказал: «Пускай!» Видел, незрячий, что не устоять Семивратым!
Смотрел я на него, и странная мыслишка в голове шевелилась. Тогда, десять лет назад... Может, не просто так дядя Амфиарай меня в сторону отодвинул. «Не первый – второй»? А что, если – не просто так?
Не первый – второй...
А вот и жребий! Начинаем? Эге, а что это?
– На одну больше! На одну больше! Еще одну!
И кто же это такие? Ах да, пеласги! Да-а-авно не виделись!
– Одиннадцать долей! Одиннадцать долей! На одну больше!
Тьфу ты, пропасть! И тут они!
..И если бы только тут! Из-за них все и случилось. Алкмеон с собой в поход всю стаю взял. Пошли, не побоялись, целая сотня – не меньше. А когда Лаодамант войско из ворот вывел, они первыми из лагеря кинулись – геройствовать. Кинулись, хоть и приказал дядя Эгиалей из-за ограды не выходить. Зачем выходить, ведь куреты уже совсем рядом были!
Выбежали – и попались. Пришлось дяде Эгиалею на выручку идти, остальных выводить. Вот тут и его убили – в самой куче. С двух сторон – копьями.
Говорят, пьяными пеласги были – как обычно. Может, и вправду, да только сам Алкмеон мне очень трезвым показался.
– Одиннадцать долей! На ванакта! На ванакта! Ванакту – его долю!
Орут! Да как орут! Раскраснелись, за мечи хватаются. Знакомо!
– Ванакту! По обычаю! По обычаю! Ванакту!
Ванакту? Какому ванакту? Куч десять, на нас всех, на Фоаса (положено – басилеев сын!) и на Киантиппа – отцову долю. А ванакта нет еще, его в Аргосе изберем, так и решили.
– Ванакту! Ванакту Алкмеону! Алкмеон Амфиарид – ванакт! Ва-а-ана-а-а-кт!
И тут я все понял...
А пеласги уже и слева, и справа, и оружие в руках, а впереди Кипсей (как же, помню!), а вот и жеребец, тот, что Амиклу насиловал. Тогда он «Эро-о-от!» орал, а сейчас...
– Алкмеон – потомок Мелампода! Мелампод – старший брат! На царство, на царство! Алкмеон битву выиграл, Фивы взял!..
– Убить их, что ли? – задумчиво проговорил Сфенел. – А, Тидид?
– Позвать? – это уже Фоас, шепотом. – Наших позвать?
Позвать – и что? Натравить куретов на аргивян?
– Алкмеон победил! Он Лаодаманта убил! Убил! Алкмеон – победитель! Ванакт! Ванакт!
...Басилея фиванского уже девятеро убили – если им верить. Так что Заячья Губа десятым будет. Да где же он сам?
Ах, вот он! Стоит, в небо серое поглядывает, будто и не про него кричат. И Амфилох рядом. Но не кричит почему-то. Под ноги смотрит.
– Эй! Эй! Ванакта в Аргосе выберем! – это Промах.
– Править трое должны – Анаксагорид и Амифаониды! – это Полидор, с ложа.
– Алкмеон, какого Гадеса, скажи им, чтобы заткнулись! – это уже Смуглый.
