– Будем. – Тиун хитро прищурился. – Но позже. Скажу им сейчас, что сверх оброка буду еще их в правильную веру обращать, они обратно в свои чащобы убегут. А князь с меня спросит: ищи их потом по лесам. Пусть расплатятся сначала. Тогда им бежать обидно станет. Я это племя знаю! Как поймут, каково им нас кормить станет и что про девок я не шутил, враз оброк принесут!
* * *
Ошибся тиун. Не принесли смерды дани. Принесли новую байку от загадочного хозяина Святой горы.
Мол, сварожий этот сын дань князю судеревскому платить строго запрещает, а посланцам княжьим сулит битыми быть, если девку новую, что с ними прибыла, немедля к нему на Святую гору не отправят.
Тиун взбеленился. Старейшину седого, что байку донес, велел плетью бить, невзирая на седину. Надо ж такое удумать?
Дружинники веселились.
Не сказать, что были они такие уж славные воины. Но – воины. Представить, что с ними вздумал спорить какой-то там сварг, пусть даже и силы неимоверной – тут надо или медовухой упиться вусмерть, или чем тяжелым крепко по маковке схлопотать, чтоб всякое разумение из головы вылетело.
– Может, сходить мне – глянуть, что там за сварг такой грозный? – предложил Илья.
– Нет никакого сварга! – воскликнул тиун. – Этим дурням как раз впору такую дурную сказку удумать. Станут в ней упираться, выдеру всю их старшину. Не поможет, так выберу из молодых получше: и девок, и парней тоже, охолоплю и на остров увезу.
Илья не стал спорить, хотя чуйка подсказывала: не выдумка это. Пожив в Морове, да не воином, а калекой, он, в отличие от тиуна, перестал считать огульно всех смердов дурнями. Были меж них и умные, и храбрые, и те, кому честь ведома.
Нет, глянуть надо. Непременно.
Под вопли визжащего под плетьми старейшины Илья оседлал Голубя, украдкой поцеловал в губы Залку, шепнул: «Люба ты мне». Взлетел в седло и пустил жеребца в сторону горы. Дымок над ней уже не курился, однако место Илья запомнил. Не промахнется мимо ни тропой, ни чащей.
Так он подумал. Но промахнулся. Не мимо горы. Мимо цели.
Святогорка. Бой с великаномНайти местообитание собирателя дани оказалось несложно. Тропа натоптана. Не похоже, что хозяин Святогорки кого-то опасался. Надо полагать, рассчитывал на помощь «папы» Сварога. А может, просто наглый. Так или иначе, но выбор в качестве покровителя старшего «смердьего» бога говорил о многом. Например, о том, что святогорский шалун – язычник. Причем не варяг и не нурман. Следовательно, кем бы ни был любитель девок и чужих податей и какими бы статями ни обладал, к воинской элите он точно не относился. Лучше, чтоб шалун оказался покрупнее, мечтал Илья. Он был совершенно уверен, что сумеет объяснить обитателю Святой горы: не следует протягивать загребущие лапы к чужому. А именно – к Залке. Подати княжьи Илье – как медведю сено. А вот требование насчет тиуновой дочери – это уже обидно. Так что обойдется Илья с самоназванным сыном Сварога строго. Нет, убивать не станет. Поучит маленько, упакует и свезет в деревню.
После такого подвига Залка точно даст.
Под эти приятные мысли Илья доехал до места…
Которое оказалось пусто.
Не то чтобы совсем. Имелся домик умеренных размеров, сложенный по-местному. С сараем и конюшней в два стойла. Оба пусты и, похоже, давно.
В доме тоже никого, если не считать ужа и Сварога. Уж счел за лучшее утечь в подпол. Сварог остался на месте, поскольку деревянный.
А дом – богатый. Чтоб это понять, хватило беглого осмотра. Лари набиты под самые крышки. Один вообще полон воинской снасти, причем недурной и ухоженной. Всё смазано, упаковано как надо. Илья порадовался, что будет иметь дело не с обнаглевшим смердом, а все-таки с воином. Так веселее.
Следовало решить, где ждать хозяина. В доме или снаружи?
Илья выбрал свежий воздух. Погода хорошая, и неожиданностей не будет.
Отхватив ножом кус подвешенного к потолку окорока, Илья налил в медную кружку из бочонка (медовуха оказалась) и вышел наружу. Походящее место на опушке нашлось легко. Подумал: не спрятать ли следы: свои и Голубя? Решил: ни к чему. Опытный человек всё равно поймет, что по тропе поднимался верховой. И что дальше? Сбежит? Это вряд ли. Вот он, Илья, точно бы не сбежал.
Очень хотелось боя. Поединка. Один на один. С сильным врагом. Чтобы пропускать чужую сталь в вершке от лица. Чтоб клинок, развалив пополам щит, будто живой зверь – клыком, с визгом вспарывал чужое железо…
* * *
… – Куда глядишь, пенек! Тебя зачем тут поставили? – вывел Бряка из задумчивости рев десятника.
Бряк, дотоле с интересом наблюдавший, как делят территорию два деревенских петуха, обернулся и обнаружил, что в общинную избу, занятую княжьими людьми, нацелился войти какой-то деревенский олух.
Бряк схватился за копье, намереваясь огреть дурня древком по спине. От души огреть, потому что из-за какого-то тупого смерда ему теперь точно нагорит от старшего.
Но старший опередил.
– Эй, ты! Стой! – рявкнул десятник, хватая наглеца за грязный дерюжный плащ. Толстый, большой, как медведь, смерд развернулся… И плащ остался у десятника в руке. А смерд распрямился, оказавшись на голову выше рослого Бряка. Распрямился, и десятник захрипел, насаженный на клинок.
Бряк, оцепенев, глядел, как убийца четким движением, с поворотом, выдергивает меч из груди десятника. Бряк даже успел удивиться невероятной силище врага… Которая еще раз проявилась, когда, откинув кожаную завесу, из избы выскочил Глыбко. Глыбко, гридень опытный и глазастый, успел кое-что. Немного. Вскинуть щит, сунуть ворога копьем…
От копья воин-медведь увернулся, а щит развалил с грохотом страшным ударом меча. И щит, и рожу Глыбки, наискось, через глаз и нос. Глыбко смешно, как младенец, заквохтал, забулькал, пуская пузыри, а ворог повернулся к Бряку, который так и стоял столбом, забыв, что у него в руке копье.
От взгляда воина-медведя, совсем не яростного, а спокойного, оценивающего, звериного, у Бряка враз ослабели руки-ноги. Он выронил копье, просипел:
– Не надо! Я…
Удара он не заметил. И боли тоже не почувствовал. Просто увидел, как защита из вареной бычьей кожи лопнула на животе, а из щели сначала широко хлынула кровь, а потом полезли кишки. Бряк не сразу сообразил, что это его кишки. Он поднял взгляд на чужака, но увидел уже не страшные глаза чужака, а его облитую кольчугой спину, исчезающую в дверном проеме.
– Зачем? – прошептал Бряк, и тут ему повезло по-настоящему, потому что сознание затуманилось, и дружинник сомлел. И умер, так и не ощутив боли от взрезанного нутра.
