Адмирал сидел на низком кресле у камина, в котором весело горели березовые дрова. Нижняя часть тела Жана де Монтобана была накрыта толстым шерстяным одеялом в красно-зеленую клетку. В руках он держал серебряный кубок, украшенный барельефом с прыгающими рыбами, наверное, лососями. Судя по отекшему лицу и покрасневшему носу, адмирал тоже плохо справлялся со старостью. Позади него стоял слуга — крепкий малый с рубленным, туповатым лицом, одетый в черно-желтую ливрею. Увидев меня, Жан де Монтобан взял кубок левой рукой, правой достал из левого рукава утирку — черный клок мягкой материи величиной с маленькое полотенце, которое в данную эпоху заменяло носовой платок, и громко высморкался.
Немного гундося, он начал:
— А до меня дошли известия…
— …что я попал в опалу, — закончил я, подавая ему развернутую подорожную.
Адмирал Жан де Монтобан посмотрел на нее скользь и кивнул, подтверждая, что ему и так все ясно.
— Надеюсь, и враги короля узнали об этом, — продолжил я. — А чтобы у них не возникло никаких сомнений, надо, чтобы отход моего корабля оказался для вас полной неожиданностью.
— Как это? — спросил он.
— Я предполагал, что завтра утром вы отправитесь на охоту, а когда вернетесь, обнаружите, что корабль ушел, но теперь вижу, что будет лучше, если вы завтра занеможете и пролежите в кровати до вечера, а то и вовсе дня два-три, — сказал я.
— Мне кажется, если я слягу, то на целую неделю! — произнес адмирал с горькой иронией. — Совсем раскис! — добавил он и еще раз громко высморкался.
— Чем дольше, тем лучше, — поддержал я.
— И куда направишься? — поинтересовался Жан де Монтобан.
Я не ответил, только заговорщицки улыбнулся.
— Понятно, — покивав сухой головой, произнес он, отпил большой глоток вина и протянул себе за спину, слуге, чтобы наполнил. — Выпьешь со мной?
— Не могу, — ответил я и объяснил: — Чем меньше здесь пробуду, тем лучше.
— Что ж, можешь идти, — разрешил он и снова высморкался.
Была вторая половина отлива. Барк уже лежал на брюхе между двух вбитых в грунт, деревянных столбов. Выглядел он нормально, срочного ремонта вроде бы не требовал. Иначе Жакотен Бурдишон написал бы мне. Я решил перебраться на корабль утром. Пока не стемнело, съездил на ферму, где находились мои лошади, выбранные из добычи на племя. Не хотелось оставлять их адмиралу Жану де Монтобану.
Переночевал в трактире возле порта, приказав принести в мою комнату две жаровни. От них к утру угорел немного, зато отогрелся. В пути я основательно промерз. Чем ближе к Проливу, тем больше сырости. На подъезде к Онфлеру мы уже двигались в мелкой и вроде бы неподвижной мороси.
Сев завтракать кровяной колбасой, жареной треской и сыром, поспросил трактирщика — разбитного малого с длинными, ухватистыми руками:
— Пошли слугу к шкиперу Жакотену Бурдишону. Пусть скажет ему, что судовладелец зовет.
— Не могу, — ответил трактирщик.
— Найми кого-нибудь, я заплачу, — сказал я.
— Не могу, — повтори он. — Шкипер с неделю назад продал свой дом и уехал из города. Куда — никто не знает.
Искать другого лоха, который доверит ему такую же большую сумму денег. Судя по отчетам, у него должно быть около шести тысяч экю. Этих денег хватит на небольшое поместье и спокойную старость. Да здравствует новый французский дворянин Жакотен Бурдишон!
— Тогда пошли за шкипером Антуаном Бло, — приказал я. — Или он тоже исчез?
— Нет, в городе он. Дня два назад видел его на рынке, — ответил трактирщик.
У Антуана Бло вид был виноватый, будто это он сбежал с хозяйскими деньгами. Наверное, посыльный просветил его.
— Прошли слухи, что у вас неприятности. Мы думали, что он поехал к вам, — сказал Антуан Бло.
— Я его найду! — произнес я уверенно, хотя отлично понимал, что во Франции, если и появлюсь, то не раньше, чем умрет Людовик Одиннадцатый. — Найми экипаж: матросов и пару пушечных расчетов. Остальные пока не нужны. И сразу наберите воды на пару недель и приготовьтесь к погрузке продуктов. Я сейчас куплю их. С началом отлива выйдем в море.
— Куда пойдем? — поинтересовался шкипер.
— В Португалию, — ответил я.
На самом деле, когда Онфлер скрылся за горизонтом, я приказал повернуть в сторону Па-де-Кале. В Испании, Португалии, Провансе, Италии Людовик Одиннадцатый, король Франции, найдет меня и убьет руками такого же, как я, наемника. То же самое случится во Фландрии и Голландии. Надо перебираться дальше на восток, где у него нет интересов, где некому будет опознать меня и донести ему. Я решил отправиться на Балтику, посмотреть, что там творится. А может, меня инстинктивно тянет на восток, в родные края?!
Дул западный ветер. Курсом бакштаг мы неслись по серому морю. Мокрые паруса почти не хлопали. Я разрешил матросам спрятаться в кубрике, а сам стоял на мокрой палубе, вдыхал морской воздух, который казался мне, как никогда, приятным. Только теперь я почувствовал себя свободным. В море на корабле не страшен мне никакой король, никакая погоня.
34
В Гамбурге было необычно тихо и вроде бы малолюдно. Раньше я приходил сюда летом, когда река была заполнена судами, берега — купцами и грузчиками, а улицы — разным людом. Хватало и сейчас плавсредств, в основном небольших, но они стояли у пристаней, по несколько штук лагом друг к другу, а плоскодонные и совсем маленькие были вытащены на берег. Никто не грузился и не выгружался, пакгаузы были закрыты. Несколько человек, в том числе и вооруженных, понаблюдали, как барк становится на якорь, и ушли. Судно в балласте их не интересовало.
Я остановился в трактире на берегу реки за городской стеной. Хозяином в нем был пятидесятилетний крепкий жилистый белобрысый немец с короткой бычьей шеей. Лицо у него было белым, с румяными щеками и конопатым носом, а шея, особенно сзади, красная, будто хомутом натер. Звали его Иоганн. Помогали ему жена-ровесница Марта — низенькая белокурая толстушка со звонким голосом и привычкой смеяться без всякого, по моему мнению, повода, шестнадцатилетний сын Марк — молчаливый худой и хрупкий юноша с томными васильковыми глазами — и дочь Мария — склонная к полноте, не по годам рассудительная девушка лет тринадцати. Пятеро их старших детей жили отдельно, о чем мне несколько раз сообщала Марта. Наверное, чтобы не забыл. Она хорошо готовила. Пища была незамысловатая, но вкусная. Повариха вкладывала в нее свою легкую, незлобивую душу. Мария больше занималась уборкой, мытьем посуды, стиркой. Марк помогал всем, выполняя работу с отрешенным видом. Мне показалось, что в юноше умирает поэт. Ему бы разводить солнечных зайчиков.
Я снял для себя самую большую комнату, светлую и теплую, потому что имела собственный маленький камин. Шкипер Антуан Бло, Лорен Алюэль и Тома жили через стенку. Мой камин грел и их комнату, поэтому все трое следили, чтобы Марк хорошо его протопил. В конюшне получили место наши иноходцы. Боевые кони стояли в другом трактире, подешевле и подальше от города, рядом с пристанью, которую я арендовал и ошвартовал к ней барк. Там жили матросы. По шесть человек, меняясь через сутки, они несли вахту на корабле. Остальные занимались, чем хотели. В основном пили местное пиво, поругивая его. По их мнению, пиву до вина было так же далеко, как немцам до французов. Немцы думали иначе, из-за чего время от времени кто-то из матросов обзаводился синяком или терял пару зубов. Я сказал им, что простоим здесь до наступления тепла, а потом отправлюсь в рейс. О том, что в рейс отправлюсь без них, умолчал. Я им щедро заплачу при увольнении. Мне надо, чтобы они попали во Франции не раньше, чем барк уйдет из Гамбурга, и не имели представления о том, куда он следует.
В трактире проживал в одной комнате с подмастерьем и учеником датский купец Йенс Нильсен — сорокадвухлетний мужчина со светло-русыми волосами, бровями и короткой бородой, которая частично скрывала пухлые, как у хомячка, щечки. Нильсен — это отчество. Датчане пока не перевели отчества в фамилии. Когда это случится — не знаю, но до конца двадцатого века, когда я впервые попал в Данию, в порт Нюкёбинг.
