Для этого и просил Пашу Могильного купить килограмм конфет. Погладил рубашку и брюки, воспользовался вонючим Славкиным одеколоном (поверил словам Аверина, что этот запах сейчас — последний писк советской моды). Взглянул на своё отражение (отметил, что занятия на турниках не прошли даром — я чуть раздался в плечах, да и руки больше не выглядели макаронинами). Проверил умение улыбаться, поправил на груди комсомольский значок. Решил, что красавцем я всё ещё не стал, но уже походил на порядочного советского гражданина.
До двадцать пятого января оставалось чуть меньше месяца. Ждал этого дня с непонятным мне самому волнением. Будто я раньше не встречался с маньяками. Или же предчувствовал, что встреча с убийцей Светы Пимочкиной — это именно то, ради чего я проживал сейчас чужую жизнь. А потому решил пожить немного и «для себя»: прояснить, давно мучивший меня вопрос. Маньяки и прочие прелести советского настоящего подождут. Сегодня я собирался навестить Альбину Нежину. Хорошо запомнил её адрес: улица Красноармейская тридцать шесть, квартира двенадцать. И не беда, что Королева меня в гости не приглашала.
Подмигнул своему отражению.
— Неплохо выглядишь, Дима, — сказал я. — Не так неотразимо, как раньше. Но тоже ничего. Чистый, опрятный. Хоть и мелкий. Ну а вообще: внешность — ерунда. Главное, Димочка, что человек ты хороший. Был и остался. Даже несмотря на то, что ты теперь… не Дима, а Саша.
На улицу Красноармейская я приехал впервые. Хотя и бывал уже поблизости — на улице Александра Ульянова и около седьмой подстанции. Не забредал я сюда и в прошлой жизни, хотя тогда я заглядывал разок в гости к Пимочкиным (в тот раз, когда помогал своей кураторше нести продукты). Но всё же дом Королевы не показался незнакомым: обычная пятиэтажка, каких в Зареченске и в других районах было множество. Те же тощие тополя под окнами. Присыпанные снегом скамейки около подъездов. Мне вдруг стало интересно: а выглядела ли эта пятиэтажка новой хотя бы в год постройки, или её уже сдавали в эксплуатацию такой серой и невзрачной.
Не заметил во дворе припаркованных автомобилей. Не увидел и вездесущих старушек: те выберутся из своих жилищ на улицу весной — займут посты около подъездов (сейчас они, наверняка, дежурили у окон квартир — сканировали окрестности внимательными взглядами). А вот детворе дома не сиделось. Детишки возились в сугробах, дружными усилиями возводили снежную крепость (нечасто в Зареченске такое увидишь: гораздо чаще здесь зимой вместо снега были грязь и лужи). Солнечный диск отражался в окнах, слепил мне глаза. По вытоптанной в сугробах тропке я свернул к дому. Прикидывал в уме подъезд, где буду искать квартиру Нежиной.
Тридцать шестая квартира — третий подъезд, второй этаж. Ведь если мне не изменяла память, то в этих пятиэтажках на каждую лестничную площадку смотрели по три двери — так было в тех хрущовках, где я бывал в прошлой жизни. Дом Королевы не стал исключением. Я подошёл к обшарпанной двери подъезда, повертел головой в поисках камер видеонаблюдения. Усмехнулся, вспомнив, какой сейчас год. С интересом взглянул на необычный доводчик на двери — толстую ржавую пружину. «Дешево и сердито, — подумал я. — Совсем сердито. И очень уж дёшево». «Доводчик» громко хлопнул дверью за моей спиной.
В воздухе подъезда я уловил коктейль запахов. Тут был и аромат жареной курицы, и душок хлорки, и даже попахивало плесенью… но не мочой: мода писать на лестничных пролётах в Зареченске появилась (появится?) в конце перестройки — ближе к девяностым годам (так утверждали местные). Я отряхнул с ботинок снег, зашагал по ступеням, разглядывая потрескавшуюся местами краску на стенах. Встретил среди трещин несколько интересных надписей. Но не прочёл никакой антисоветчины. Лозунг «Слава КПСС» тоже не заметил. Не увидел и популярные в моей прежней юности слова (даже то, что состояло из трёх букв).
Рассматривал перила, деревянные двери (не обитые даже дерматином, как в доме из моего детства). Не увидел ни видеокамер, ни даже примитивных дверных глазков (хотя мне казалось, что те врезали в двери со времён царя Гороха). Представил, как смотрелась бы среди всех этих архаизмов обычная металлическая дверь, что ставили в своих квартирах простые граждане из будущего. А если воткнуть сюда домофон и дешёвенький китайский видеозвонок? Подумал: «Нет, звонок пришлось бы убрать. Потому что пол Зареченска пришло бы опробовать работу иноземной диковинки».
К квартире Нежиной я подошёл с улыбкой на лице: представлял очередь к подъезду с «чудесами из будущего» — не меньше, чем к тому мавзолею Ленина в Москве. И удивление на лицах горожан, общавшихся с жильцами квартиры посредством китайского изделия. Замер, уставился на дверь — искал не видеозвонок, а хотя бы обычный. Но кнопки дверного звонка не увидел. Или не замечал. Пошарил взглядом по стене около соседних квартир — там кнопок тоже не обнаружил. «А ты говоришь: камеры…» — сам себе мысленно сказал я. Решительно забарабанил по деревянной поверхности костяшками пальцев.
* * *
Долго ломиться в дверь мне не пришлось: та внезапно распахнулась (я не услышал ни грохота запор, ни позвякивания цепочки).
— Пионер! — воскликнул мужской голос.
Мне почудилось, что я стоял около зеркала и смотрел на своё отражение. Но только не на нынешнее отражение, а на то, каким оно могло стать лет через двадцать. Если я прекращу заниматься спортом, стану беспробудно пить и лет пять проведу в местах лишения свободы. Мужчина дохнул мне в лицо свежим перегаром, икнул. Я отметил, что он примерно моего роста; такой же широкоплечий и мускулистый. С той же причёской, что была у меня утром, сразу после пробуждения; и с тёмной, но не густой щетиной на щеках и подбородке. Мужчина поправил лямки грязной майки, подтянул штаны (классические треники со смотревшими вперёд и в сторону коленками).
— Чё надо, пионер? — спросил он. — К Альбинке, что ль, пришёл?
Он не разглядывал моё лицо — прожигал взглядом бумажный пакет с конфетами.
— Не пионер, — сказал я. — Комсомолец.
— Без разницы.
— Наверное, — согласился я.
Разглядывал синюшные рисунки на плечах мужчины, явно нанесённые не в модных тату салонах. Картинки на белой коже не выглядели творениями гениальных художников. И не несли в себе понятной для меня информации — никогда не интересовался тюремной символикой. Но вот в том, что они не юношеское баловство — тоже не сомневался: уж очень часто я видел похожие картинки
