– Кроме одного, – добавила Татьяна Николаевна упавшим голосом, – куда подевались люди.
– Предлагаю хорошенько выспаться и завтра с новыми силами… – бодрым голосом начал Перелыгин.
– Вы сами-то в это верите? – перебила Стефания, презрительно щурясь.
– Да, – чуть растерялся Перелыгин.
– Тогда хорошо, – заявила Стефания и встала. – Я иду спать. Завтра с новыми силами начнем. Да и свет будет получше.
Бородулин тоже клевал носом, истомленный новыми впечатлениями. Татьяна Николаевна так устала, что заснуть не могла, и Перелыгин остался с нею посидеть, сколько получится. Они смотрели сквозь окно на ночной лес, перечитывали атлас Штофрегена, обсуждали завтрашние планы. Он видел, что Татьяна полностью поглощена предстоящими поисками, и не настаивал на других темах для разговора.
Наконец сон сморил и Татьяну: она заснула прямо в креслах, и Перелыгин накрыл ее одеялом, принесенным из своей спальни.
* * *
Татьяна Николаевна проснулась первой. Лампа погасла, листки тускло белели на столе, в окне зарождалось робкое утро. Она встала, уронив одеяло, и прошла через кают-компанию. Пусто. На корабле все спали.
Татьяна Николаевна тронула рычаг у входного люка и спрыгнула в траву.
Ей вдруг показалось, что она в Царском. Было очень тихо – ни одна птица еще не проснулась. Густой туман окутывал все вокруг, купы кустов казались домами, более высокие деревья выглядели как церкви или шпили. Все замерло в ожидании солнца, и после исчезновения тумана, как после поднятия занавеса, декорация могла бы оказаться какой угодно.
Весь мир вокруг Татьяны был тайной, и она не торопила с разгадкой: каждый миг сейчас был наслаждением.
От вчерашнего настроения не осталось и следа. Она не помнила ни своих слез, ни подозрений, ни усталости, ни даже обиды на Стефанию, которая так и не дала ей прочесть ни одного письма от Штофрегена.
Впереди ее ожидало нечто чудесное. Оно скрывалось в тумане, и не следовало предпринимать ничего, чтобы ускорить приход чуда. Это как с временами года или с возрастами жизни: незачем выкликать весну или мечтать поскорее вырасти – все придет в свой срок.
Медленно, постепенно к Татьяне приходило будущее.
Туман наполнялся светом, розовато-жемчужным, потом он начал редеть и рассеиваться.
Призрачный город растворился. Сквозь пелену, все более прозрачную, проступали кусты, поляна, деревья. А на поляне стоял человек в сыром комбинезоне и смотрел на Татьяну Николаевну.
Его светлые волосы слиплись от влаги, глаза сузились, в углах рта привычно шевелилась улыбка.
– Ну вот и вы, – заметил он вполголоса, так буднично и мило, что она вдруг вспыхнула. – Я ждал вас, знаете?
Она шагнула вперед и побежала. Он стоял на месте, расставив руки, чтобы ей было куда бежать, и, когда она внезапно достигла цели, схватил ее и прижал к себе.
Комбинезон был грубый и царапал щеку, но все искупало теплое дыхание, которое Татьяна Николаевна ощущала на своей макушке.
– Вот и вы, родная, – донеслось до нее вместе с этим дыханием, – я вас очень ждал.
* * *
Стефанию едва разбудили – девочка так устала, что не хотела просыпаться ни за что! Наконец Татьяна, смеясь, вытащила ее из кровати.
– Что? – спросила Стефания недовольно.
– Нашлись! Нашлись! – повторяла сестра.
– Что нашлись?
– Экспедиция.
– Экспедиция – нашлась, люди – нашлись. Ты меня совсем запутала, Татьяна.
– Штофреген нашелся.
– Так бы и сказала… – Тут Стефания подскочила, размахивая необъятными белыми рукавами своей ночной рубахи. – Нашелся? Правда? Ох!
И она повисла на шее у сестры.
– Пусти, – отбивалась Татьяна. – Одевайся лучше и спускайся на планету. Познакомишься со всеми.
И она выбежала из каюты.
Штофреген рассказывал:
– У Балясникова был конкурент, родственник его покойной жены. Они крепко не поладили сразу после кончины госпожи Балясниковой, насколько я понял. Это было как-то связано с рождением младшего сына, калеки. Балясников при всей его деловой хватке никогда не догадывался о шпионаже, а между тем его родственник знал о каждом его шаге и выжидал удобного момента посчитаться. Контракт на исследования лемуров с Этады показался самым подходящим случаем; была предпринята экспедиция во главе с неким Кистеневским, биологом-недоучкой. Эти люди… – Штофреген помолчал немного, явно подбирая слова, а потом махнул рукой и сказал все как есть: – Они прилетели, чтобы “набить зверья”, как он выразился, забрать целебную вытяжку – и улететь. На этом можно было хорошо нажиться, а главное – создать Балясникову страшную репутацию. Кое-что пошло не так, знаете ли…
– Я не понял, – сказал Перелыгин, слушавший внимательно и спокойно, – куда подевались браконьеры? И где этот Кистеневский?
– А, браконьеры… – Штофреген посмотрел на мгновенье Перелыгину прямо в глаза и почти сразу же моргнул. – Они вынуждены были покинуть Этаду.
– Улетели? – уточнила Татьяна Николаевна.
– Да, улетели, – ответил Штофреген.
– Напрасно вы их отпустили! – произнесла Стефания, сжимая кулачок.
Перелыгин покосился на нее с легким удивлением. Но и Стефания, и Татьяна Николаевна, очевидно, поверили словам Штофрегена.
– Мы потеряли двух человек, – сказал Штофреген. – Я напишу об этом в рапорте. Они скончались от местных вирусов. К счастью, госпоже Колтубановой удалось вовремя создать вакцину, так что все остальные получили прививку.
– А что стало с лабораторией и исследованиями?
– Часть материалов мы восстановили после пожара – здесь был пожар, – добавил Штофреген, окончательно утверждая Перелыгина в его догадках, – а остаток работы госпожа Колтубанова намерена завершить уже на Земле. Кстати, с нами неожиданный гость – вы, Татьяна Николаевна, о нем слышали: Аркадий Рындин.
Татьяна гневно вздрогнула.
– Я очень вас прошу отнестись к нему добрее, чем он заслуживает, – поспешно заключил Штофреген. – Он не очень здоров. Неловко упал и повредил бок. Кажется, у него перелом. Нехорошо срослось, дышать больно.
– Когда мы улетаем? – спросила Стефания.
Татьяна повернулась к сестре:
– Тебе не терпится?
– Напротив, – хладнокровно отозвалась та. – Я бы на денек задержалась. Здесь интересно.
– Я бы тоже задержалась, – мягко произнесла Татьяна Николаевна и взяла Штофрегена под руку. – Мы нашли ваш атлас, Иван Дмитриевич, и я хотела бы посмотреть своими глазами все те места, что вы на нем отметили.
* * *
Они покинули Этаду через два дня. Колтубанова ревниво следила за погрузкой своих контейнеров с образцами – все, что удалось вытащить из-под развалин лаборатории. Аркадий в обществе лемура по имени Тиберий преимущественно болел, лежа на самой удобной кровати в самой большой каюте. Тиберий озабоченно бродил возле него, свесив длинные руки, и время от времени утешал – вытягивал губы и испускал нежные, воркующие звуки. Аркадий довольно умело имитировал ответ.
Вакх отправился на камбуз и устроил там погром. На все попытки Перелыгина восстановить былое аскетическое благолепие Вакх разражался громом греческих ругательств, и в конце концов Меркурий окончательно был изгнан Вакхом с камбуза. У Вакха остались полосы ожогов на руках и шее, и это окончательно убедило Татьяну Николаевну в том, что пожар действительно имел место: лаборатория, как и уверял Штофреген, сгорела.
Супруги Волобаевы, влюбленные друг в друга как никогда, строили планы написания сразу двух диссертаций и рождения сразу троих детей. “Вот бы тройняшки”, – мечтала Катишь, а Волобаев кивал и поглаживал свой арбалет. “Занимаемся спортом”, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Стефании.
Стефания фыркнула и промолчала. Она сильно запрезирала Катишь и ее мужа за мечты о тройняшках.
После отлета с Этады Перелыгин заглянул в каюту к Штофрегену.
– Не спите, Иван Дмитриевич?
– Не сплю.
– Хотите коньяку?
– Ужасно хочу.
– Тогда пожалуйте ко мне, – пригласил Меркурий.
Они устроились – однако не у Меркурия, а в кают-компании, возле широкого окна, и опять лампа горела на столе.
– Она вас очень любит, Иван Дмитриевич, – сказал Меркурий, разливая коньяк.
– Да, – сказал Штофреген просто. – А вы?
– Я рад, что вы оказались таким.
– Каким?
– Можно я не буду произносить всяких слов? – взмолился Меркурий.
Штофреген засмеялся и проглотил первый наперсток коньяка.
– Превосходно… Тысячу лет не пил коньяка.
Перелыгин не ответил. Гонял коньяк за щекой, думал о чем-то. Наконец он поднял на Штофрегена глаза, как будто хотел спросить о чем-то, но не решался.
– Что вы так смотрите? – засмеялся Штофреген.
– Знаете, что вас называют “диким подпоручиком” – из-за того случая с обезьяной в театре?
– Приматы преследуют меня, – сказал Штофреген. – Но это только закономерно, ведь я и сам природный примат… Задавайте ваш вопрос – я отвечу на любой.
