Городов с таким названием тогда было три. Я оказался в том, что на острове Фальстер. Агентом у нас был старый мужчина, за семьдесят. В молодости он учился год в Питере, хорошо говорил по-русски. Конторка его — застекленный скворечник — располагалась прямо на причале. Впрочем, причал был пешеходной частью городской улицы. Ни забора, ни охраны. По вечерам мимо судна прогуливалась молодежь. Судовой мусор мы выбрасывали в городские урны, которые располагались через каждые метров двадцать. С чистотой улиц у них был порядок. Как-то я зашел в конторку и увидел книгу в мягкой обложке, роман Дика Френсиса на датском языке. Разговорились со стариком о литературе. В Дании интеллектуалом считается любой, кто хоть что-нибудь читает. Оказалось, что я прочитал больше романов данного автора и не только его.
— Да вы настоящий русский! — восхищенно произнес датский агент.
До меня не сразу дошло, что это значит. Потом понял, что настоящими русскими датчане, да и другие западноевропейцы, называют интеллектуальную элиту России, тех, кто образованнее, талантливее и культурнее их. Остальные русские, получается, ненастоящие, хотя их во много раз больше. У меня на этот счет обратная точка зрения.
Уходили мы из Нюкёбинга утром. Лоцманом был мужчина лет тридцати. Ночью он, видимо, нехило оттянулся, потому что постоянно пил минеральную воду, полуторалитровую бутылку которой принес с собой. Он сам сел за штурвал, хотя в его обязанности это не входило, и передал только после того, как без проблем прошли старый разводной мост с очень узким пролетом. Наверное, при этом приговаривал про себя: «Надо меньше пить! Надо меньше пить!». Как русский человек, прекрасно знающий тяготы похмелья, предлагал ему принять на грудь сотку. Лоцман отказался, но презент за стойкость — бутылку русской водки — взял.
Я еще много раз бывал в Дании, в разных портах. Страну можно разделить на три части, совершенно не похожие друг на друга: полуостров Ютландия, острова и Копенгаген. В Ютландии, даже в городах, а они там небольшие, в основном живут немного тормозные крестьяне, которые никогда не дают прямой ответ. Вместо «нет» они говорят «я бы не сказал «да», а вместо «да» — «я бы не сказал «нет». Жителей островов и особенно Копенгагена они считают жуликами, трепачами и лодырями. Жители островов согласны с ними на счет копенгагенцев, а ютландцев считают дураками, у которых не хватает ума понять даже такую заметную разницу между ними и жителями столицы. Копенгагенцы согласны с жителями островов на счет ютландцев, но и островитян любят вышучивать за тупость. Столичные жители в любой стране считают себя самыми умными. Только дураки живут за пределами столицы! Несмотря на эти различия, все пять с половиной миллионов — или сколько было в начале двадцать первого века датчан? — это экипаж одного драккара. Они степенны, рассудительны и трудолюбивы. Никто не пытается выделиться. Действует принцип «Чем выше обезьяна заберется на пальму (первенства?!), тем виднее будет ее голая задница». У всех одно хобби — обмануть налогового инспектора, что не мудрено при таких сумасшедших налогах. Одеваются практично. Как ни странно, женщины носят натуральные тюленьи шубы, и никто, как это делают в других западноевропейских странах, не распыляет на них краску из баллончиков, потому что таким образом датчанки поддерживают народные промыслы Гренландии. Правильный пиар — вот что отличает нарушителя от благотворителя, убийцу от героя, бездаря от гения… Летом дамы не носят трусы и ездят на велосипедах. Если сидишь на скамейке, у проезжающих мимо датчанок хорошо видны выбритые места — зрелище, разящее наповал изголодавшихся моряков. По вечерам на улицах валом зазывно улыбающихся малолеток. Осчастливят бесплатно, но если попадешься… Говорят датчане обо всем без всякого стеснения. Если пообщаешься с ними долго, в России на тебя начинают посматривать косо. Кухня у них тоже незамысловатая. На первое соленая селедка, на второе копченая селедка, на третье жареная селедка. Причем все три перемены в виде бутербродов. На кусок ржаного хлеба — он медленнее черствеет — кладут селедку, а сверху еще несколько слоев чего угодно. Высота бутерброда определяется размером рта, который у всех датчан разный только до первого в жизни поедания бутерброда. Потом, как принято, не выделяются. В мой рот пролезала только половина бутерброда. Мне, иностранцу, можно было забираться на пальму. И самое главное — датчане самый жизнерадостный народ на планете. В других странах с таким диагнозом закрывают, а датчанам без этого никак, иначе не переживешь такие высокие налоги и зиму, которая длится полгода, как и русская, но не такая холодная. Иначе бы тоже стали занудами. У датчан со Средних веков так и останется всего два равных времени года — зима и лето. Разница между ними в длине светового дня, а не температуре. Кстати, на счет зимы датчане считают, что, в отличие от налогов, ее вполне реально сократить, надо только дружнее налечь на весла.
Судя по купцу Йенсу Нильсену, в конце пятнадцатого века датчане или, по крайней мере, ютландцы, откуда он был родом, уже закончили превращаться в экипаж драккара — жизнерадостную нацию, лишенную комплексов и предрассудков. В первый же вечер, попивая мое вино, он сообщил всё, что знал, о Ютландии, своей семье и всех родственниках от библейских времен, ценах на товары, полученной и предполагаемой прибыли, болях в пояснице и жидковатом стуле. Последний пункт изложил особенно подробно. Датский язык — не самый легкий. В нем слишком много гласных звуков, поэтому плавный и замедленный, особенно, когда говорят ютландцы. Они сами будут шутить, когда научатся выращивать картошку и делать из нее бутерброды, что говорят с горячей картофелиной во рту. Но, в общем, датский язык похож на английский, на который сильно повлиял, и много слов позаимствовал из немецкого. Мне, знающему в разной степени эти три языка, после небольшой адаптации стало понятно, что он говорит.
Я не перебивал Йенса Нильсена. Общаясь, мы решаем свои внутренние проблемы. Мой тюремный собеседник не располагал к беседам. Глядишь, привык бы к нему, пожалел — и не сумел бы удрать из Франции. С подчиненными тоже не пообщаешься: залижут. Приходится искать собеседника, с которым ничего не связывает. Ведь общение не нужно только тому, у кого нет проблем. Если такие люди существуют в принципе и свободно гуляют по улицам.
— Как только начнется навигация, погружу на корабль купленные товары и повезу в свой Ольборг, — сообщил он мне на второй день.
В двадцать первом веке я бывал в Ольборге несколько раз, привозил уголь для электростанции и контейнера. Мне понравился этот тихий городок на берегу длинного и ветвистого Лим-фьорда, нанизавшего на себя несколько озер. В двадцать первом веке он уже будет проливом, соединяющим Северное море с Балтийским, а северная оконечность полуострова превратится в остров. Случится это, если не ошибаюсь, в девятнадцатом веке. Приливы там незначительные, около метра, глубины безопасные для моего барка. Я подумал, что можно сходить туда. Груза у купца было тонн семьдесят. Я решил и сам прикупить кое-что, продать там или обменять на соленую селедку в бочках, которую отвезти на восток, в Ригу или Ревель. Там наберу местного товара и привезу в Гамбург или Любек. Так и буду мотаться, пока не найду, где осесть. Надеюсь, в тех краях король Франции меня не достанет.
35
В середине марта, когда потеплело настолько, что в море потянулись рыбацкие баркасы и начали формироваться первые сухопутные караваны, я рассчитал своих матросов и шкипера Антуана Бло. Выдал им зарплату за два месяца вперед, чтобы не поминали меня злым словом, пожелал благополучно добраться по суше до Франции и посоветовал забыть меня. Сказал по секрету шкиперу, что выполняю задание короля. Уверен, что секрет через пару дней будет известен даже юнгам. Уволенный экипаж присоединился к купеческому каравану, который шел на Кельн. Там найдут другой и доберутся до Онфлера.
На следующий день начал набирать новый экипаж на барк. С матросами проблем не было. Сложнее оказалось с пушкарями. Здесь артиллерийское дело не так хорошо развито, как в Бургундии и Франции. Шкиперов не стал нанимать. Справимся вдвоем с Лореном Алюэлем. Теоретически он был подкован лучше многих местных специалистов, а опыта наберется.
